А может, он даже надеялся, что Эбби и есть жертва. Ведь тогда ему больше не надо было бы беспокоиться, что она раскроет их маленький секрет.
Я застыла как статуя. Все мои силы уходили на то, чтобы придать лицу непроницаемое выражение. Ни в коем случае нельзя, чтобы Марино или Эбби заметили мои мучительные попытки не верить, мою опустошенность. Господи, отведи им глаза!
В соседней комнате зазвонил телефон. Никто не брал трубку, звон заполнил весь дом.
На лестнице послышались шаги. Глухо застучали по деревянным ступеням каблуки, в комнату проникло неразборчивое бормотание рации. Санитары тащили носилки на третий этаж.
Эбби мяла в пальцах сигарету и вдруг швырнула ее в пепельницу вместе с горящей спичкой.
– Если вы действительно установили за мной слежку, – она понизила голос, по комнате разлилась ее ненависть, – и если вы хотели выяснить, не встречаюсь ли я с Больцем, чтобы получить секретные сведения, тогда вы и сами знаете, что я сказала правду. После той ночи я на пушечный выстрел не подходила к этому подонку.
Марино промолчал.
Молчание – знак согласия.
Ясно было, что с тех пор Эбби не встречалась с Больцем.
Когда санитары несли тело по лестнице, журналистка вцепилась в наличник двери. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Бледная как полотно, которым было накрыто тело ее сестры, Эбби смотрела в спины санитарам. На лице ее застыла гримаса неизбывного горя.
Не находя слов утешения, я просто сжала руку Эбби. Она осталась стоять в дверном проеме один на один со своей невосполнимой утратой. По лестнице тянулся трупный запах. Я вышла на воздух, и на мгновение ослепла от яркого солнечного света.
Глава 12
Плоть Хенны Ярборо, влажная от бесконечного ополаскивания, при верхнем свете мерцала, как белый мрамор. Кроме нас с Хенной, в анатомичке никого не было. Я заканчивала накладывать швы на Y-образный надрез – он начинался у лобка, шел к грудине и там раздваивался. Шов был грубый, широкий.
Винго, перед тем как уйти, привел в порядок голову Хенны, тоже подвергшуюся вскрытию. Он поставил на место теменную часть черепа и наложил аккуратный шов, замаскировав его волосами, но след от провода на шее так и горел. Лицо, распухшее, лиловое, не поддавалось ни моим усилиям, ни усилиям гримеров из похоронного бюро – видимо, гроб будет закрытым.
Раздался звонок. Я посмотрела на часы – было уже девять вечера.
Обрезав шелковую нить скальпелем, я закрыла покойную простыней и сняла перчатки. Мне было слышно, как внизу охранник Фред с кем-то разговаривает. Я отправила тело в морозильник.
В лаборатории околачивался Марино. Он курил, навалившись всем весом на стол.
Я принялась нумеровать и надписывать вещественные доказательства и пробирки с образцами крови. Марино молча наблюдал за моими действиями.
– Нашли что-нибудь, что мне необходимо знать?
– Причина смерти – асфиксия, вызванная насильственным удушением посредством шнура, – автоматически ответила я.
– На теле обнаружены посторонние предметы? – Сержант смахнул пепел прямо на пол.
– Несколько ворсинок...
– Чудненько, – перебил Марино. – У меня тут кое-что есть.
– Чудненько, – в тон ему отвечала я. – Но давайте сначала выйдем из этих отвратительных стен.
– И я того же мнения. Почему бы нам не прокатиться на моей машине?
Я застыла с ручкой в руках и уставилась на Марино. Сальные волосы, как обычно, свисали ему на глаза, галстук он ослабил, белая рубашка с короткими рукавами на спине была сильно помята, как будто Марино несколько часов провел за рулем. Под мышкой левой руки он держал длинноствольный револьвер в рыжей кобуре. Марино выглядел внушительно: свет лился с потолка, и глаза доблестного сержанта были погружены в глубокую тень, а желваки играли прямо-таки устрашающе.
– Право, вам следует поехать со мной, – продолжал Марино безразличным тоном. – Я только и ждал, пока вы покончите со своей "нарезкой" и позвоните домой.
Позвоните домой? Откуда Марино узнал, что дома кто-то ждет моего звонка? Я никогда не говорила, что у меня гостит племянница. Никогда ни словом не упоминала о Берте. Какое дело сержанту до того, есть у меня вообще дом или нет?
Я уже собиралась сообщить Марино, что не имею ни малейшего желания ехать с ним куда бы то ни было, но он так глянул, что слова застряли у меня в горле. Я только и смогла выдавить:
– Да-да, конечно, едем.
Марино остался курить, облокотившись на стол, а я пошла в подсобку умыться и переодеться. В полном трансе я полезла за лабораторным халатом и не сразу сообразила, что он мне сегодня не понадобится. Мои бумажник, портфель и жакет были наверху, у меня в кабинете.
Я кое-как собрала мысли и вещи и последовала за Марино. Когда я открыла дверь автомобиля, свет внутри не загорелся. Прежде чем сесть, мне пришлось смахнуть с сиденья крошки и скомканную бумажную салфетку. Я пристегнула ремень безопасности.
Марино молча взгромоздился на сиденье. Тщетно мигала рация – сержант, по-видимому, решил не обращать внимания на вызовы. Полицейские что-то бубнили – слов было не разобрать, казалось, копы просто жуют микрофон. Все равно я не понимала смысла сигналов.
– Три-сорок-пять, десять-пять, один-шестьдесят-девять на третьей линии.
– Один-шестьдесят-девять, конец связи.
– Свободен?
– Десять-десять. Десять-семнадцать, кислородная камера. С объектом.
– Вызовите меня после четырех.
– Десять-четыре.
– Четыре-пятьдесят-один.
– Четыре-пятьдесят-один икс.
– Десять-двадцать-восемь на Адам-Ида-Линкольн один-семь-ноль...
Тревожные позывные били по нервам, как басы электрического органа. Марино вел машину молча. Мы проехали центр города. Витрины магазинов были уже закрыты на ночь металлическими жалюзи. Красные и зеленые неоновые вывески крикливо зазывали в ломбард, в мастерскую по ремонту обуви и в кафе быстрого обслуживания. "Шератон" и "Мариотт", залитые огнями, выплывали из темноты подобно лайнерам. Автомобилей на улице почти не было. Пешеходов тоже – разве что проститутки кучковались под фонарями. Они провожали наш автомобиль взглядами, и белки их глаз сверкали в темноте.
Я не сразу поняла, куда мы едем. На Винчестер-плейс Марино сбавил скорость, а поравнявшись с домом № 498 – принадлежавшим Эбби Тернбулл, – буквально пополз. Дом казался черным кораблем, флажок над парадной дверью обмяк расплывчатой тенью. Перед входом машины не было – значит, Эбби ночует в другом месте. Интересно, в каком.
Марино медленно свернул на узкую аллею между домом Эбби и соседним зданием. Машина подскакивала в раздолбанных колеях, фары выхватывали из мрака темные кирпичные стены, консервные банки, напяленные на столбы, разбитые бутылки и прочий мусор. Проехав несколько метров, Марино заглушил мотор и выключил фары. Рискуя нажить клаустрофобию, мы сидели в машине и смотрели на задний дворик дома Эбби, где по ограде вился плющ, а на газоне красовалась табличка "Осторожно, злая собака", хотя никакой собаки не было.
