— Ричмонд, Вирджиния.
— Знаете, — продолжал бородач, — сюда ведь многие приезжают. Такое уж это место, Ки-Уэст. Живи сам и давай жить другим — такой здесь порядок. Много художников, артистов. Из тех, у кого что-то не заладилось. Стро ничем не отличалась от большинства других — да вот только большинство других такой смертью не умирают. — Он почесал бороду и покачал головой. — Да, верится с трудом. Как подумаешь, так не по себе становится.
Я закурила.
— На многие вопросы ответов так и нет.
— Точно. Например, какого черта вы курите? Уж доктора-то вроде бы должны знать, а?
— Отвратительная, вредная привычка. Да, знаю. А еще я люблю выпить. Как насчет рома с тоником? «Барбанкур» с лимоном, пожалуйста.
— Четырех— или восьмилетний? Вам какой? — Он явно проверял уровень моей компетентности.
— Двадцатипятилетний, если найдется.
— Нет. Такой только на островах сыщется. Мягкий… м-м-м… слезу вышибает.
— Тогда самый лучший из того, что у вас есть.
Бородач ткнул пальцем в знакомую янтарную бутылку с пятью звездочками на этикетке. Ром «Барбанкур» пятнадцатилетней выдержки. Похожий я видела в шкафчике на кухне у Берилл.
— Отлично.
Бармен ухмыльнулся, бодро поднялся со стула и принялся за дело с ловкостью жонглера: выхватил пробку, подбросил бутылку, не унижаясь до мерного стаканчика, на глазок плеснул нужную порцию жидкого гаитянского золота, добавил искрящегося тоника, одним движением ножа отхватил идеально ровный кружок лайма, свежего, как будто только что сорванного с ветки, выжал его в стакан и нанизал сморщенный остаток на тонкую стеклянную грань. Потом вытер руки полотенцем, заткнул его за пояс линялых джинсов, катнул по стойке картонный кружок и преподнес произведение своего искусства мне. Лучшего рома с тоником я еще не пробовала, о чем и сообщила бармену после первого глотка.
— За счет заведения, — сказал он, отмахиваясь от протянутой десятки и доставая свою пачку. — Вот такие врачи по мне — и курят, и в выпивке толк знают. Я вам так скажу, — продолжал бородач, чиркая спичкой. — Осточертело слушать этих некурящих праведников. Понимаете, о чем я? Такое наговорят, что чувствуешь себя преступником. А по-моему, так: живи сам и другим не мешай.
— Согласна.
Мы оба с удовольствием затянулись.
— Всегда найдут чем уколоть. Ешь не так, пьешь не так, встречаешься не с тем.
— Да, люди слишком часто бывают крайне поверхностны в суждениях и чересчур суровы.
— Аминь.
Он снова сел на стул, укрывшись в тени барной полки. Солнце припекало макушку.
— Итак, вы ее врач. И что, позвольте спросить, хотите здесь узнать?
— Меня интересуют некоторые обстоятельства, предшествовавшие ее смерти. Они очень запутанны, и я надеюсь, что ее друзья помогут кое-что прояснить…
— Минутку. — Он сел ровнее. — Вы называете себя врачом. А что вы лечите?
— Я ее осматривала…
— Когда?
— После смерти.
— Черт! То есть вы — гробовщик?
— Я — судебно-медицинский эксперт.
— Коронер?
— Можно и так сказать.
— Черт! — Он недоверчиво покачал головой. — Вот уж ни за что бы не догадался.
Был ли это комплимент или наоборот, я так и не поняла.
— А что, полиция всегда отправляет — как вы сказали? — да, судмедэксперта выведывать информацию?
— Меня никто не посылал. Я здесь по собственной инициативе.
— Почему? — Он посмотрел на меня с легким прищуром. — Путь ведь неблизкий.
— Мне нужно знать, что с ней случилось. Знать не для полиции, для себя.
— Так, значит, полиция вас не посылала?
— Копы мной не командуют и посылать никуда не могут.
— Это хорошо. — Бармен рассмеялся. — Это мне нравится.
Я сделала еще глоток.
— Только и знают, что орать. Воображают себя младшими братьями Рэмбо. — Он раздавил в пепельнице сигарету. — Явились… В резиновых перчатках. Боже мой! А что подумали наши клиенты? Отправились к Бренту, это наш бывший официант. Парень в больнице, при смерти, так эти придурки нацепили хирургические маски и ближе чем на десять футов даже подходить боялись. Как будто он Тифозная Мэри.
[19]
Ей-богу, даже если б я что-то и знал про Берилл, точно бы им не сказал.
Услышав имя, я посмотрела на него, и, когда наши взгляды встретились, мы оба поняли: он проболтался.
— Берилл?
Бармен молча откинулся на спинку стула.
— Так вы знали, что ее звали Берилл?
— Я же говорю, приходили копы, задавали вопросы, говорили о ней. — Он отвел глаза, поерзал и потянулся за сигаретами. Врун из моего бармена был никудышный.
— С вами они разговаривали?
— Нет. Я как увидел, что происходит, так сразу свалил.
— Почему?
— Не люблю копов. У меня «барракуда». Развалюха, постарше меня, наверное, будет. Уж не знаю почему, но полиция на меня окрысилась. Проходу не дают. То за одно штраф выпишут, то за другое. Ходят, задницы свои жирные таскают, жить людям не дают. Стволы, черные очки… как будто из сериала выползли.
— Вы знали ее имя еще тогда, когда она жила здесь, — негромко сказала я. — Знали, что ее зовут Берилл. Берилл Мэдисон. Вы знали это еще до того, как сюда явилась полиция.
— А если и знал, что с того? В чем проблема?
— Она была очень скрытная, — с чувством ответила я. — Не хотела, чтобы местные знали, кто она такая. И никому свое имя не называла. Платила за все наличными, чтобы не пользоваться кредиткой, потому что кредитку можно отследить. Ее преследовали, а она убегала. Не хотела умирать.
Теперь уже бармен смотрел на меня во все глаза.
— Пожалуйста, расскажите, что знаете. Пожалуйста. У меня такое чувство, что вы ее друг.
Ничего не сказав, он вышел из-за бара, прошел мимо меня и начал собирать пустые бутылки, банки и прочий мусор, оставшийся после молодежи.
Я молча потягивала ром. У берега плескались девушки. Немного дальше загорелый красавец разворачивал парус, готовясь выйти в море. Шептались о чем-то пальмы. По песку, сторонясь набегающей волны, пробежал черный лабрадор.
