Марино тут же залез в свою берлогу, даже не пожелав нам спокойной ночи. Дверь захлопнулась за ним с ощутимым треском.
— Какая муха его сегодня укусила? — поинтересовался Уэсли, входя вслед за мной в мой номер.
Я не стала отвечать. Придвинув стол к кровати, я сказала:
— Прежде чем начать перевязку, раны надо обработать.
— Тогда мне понадобится обезболивающее.
Уэсли сходил за льдом, достал из сумки бутылку «Дьюаре» и наполнил стаканы виски. Я тем временем расстелила на кровати полотенце и выложила на него пинцет, упаковки бетадина, иглу и нейлоновые нити среднего диаметра для наложения швов.
— Чувствую, будет больно. — Уэсли взглянул на меня и сделал большой глоток скотча.
— Адски больно, — подтвердила я, надевая очки и направляясь в ванную. — Идем.
Следующие несколько минут мы бок о бок стояли у раковины, пока я промывала его раны теплой водой с мылом. Стараясь действовать как можно более аккуратно, я все равно чувствовала, как до дрожи напряжен каждый мускул на руке Бентона, хотя сам он стоически молчал. В зеркале отражалось его побледневшее лицо с выступившими капельками пота. На ладони зияли пять рваных ран.
— Хорошо еще лучевая артерия не задета. Ты просто счастливчик, — сказала я.
— Да уж, таким счастливым, как сейчас, я себя никогда не чувствовал.
Взглянув на его колено, я добавила:
— Садись. — Я опустила крышку унитаза.
— Брюки снимать?
— Или снимай, или придется их разрезать.
Он уселся прямо в них.
— Все равно они теперь на выброс.
Я разрезала скальпелем тонкую шерстяную материю. Уэсли сидел неподвижно, вытянув левую ногу вперед. Порез на колене оказался довольно глубоким, и мне пришлось выбрить вокруг и тщательно промыть рану. Я застелила пол полотенцами, чтобы они впитывали стекавшую воду, смешанную с кровью. Когда я отвела Бентона обратно в спальню, он дохромал до бутылки скотча и налил себе еще порцию.
— И кстати, — сказала я ему, — хотя выпить сейчас было бы нелишне, перед операцией я этого делать все-таки не буду.
— Видимо, меня это должно порадовать, — заметил он.
— Еще как должно.
Он уселся на кровати, а я придвинула поближе стул, разорвала несколько пакетов с бетадином и начала обрабатывать раны.
— Че-ерт, — пробормотал Уэсли. — Это что — соляная кислота?
— Это местное дезинфицирующее средство на основе йода.
— И ты таскаешь его в своем медицинском чемоданчике?
— Да.
— Вот уж не думал, что многим твоим пациентам требуется первая помощь.
— К сожалению, ты прав. Но никогда не знаешь, когда что-то подобное пригодится для самой себя. — Я протянула руку за пинцетом. — Или для кого-либо еще — вот как для тебя сейчас. — Вытащив кусочек стекла, я положила его на полотенце. — Вы, возможно, будете крайне удивлены, специальный агент Уэсли, но начинала я с живых пациентов.
— И когда же они стали у тебя умирать?
— Практически сразу.
Я подцепила пинцетом совсем крохотный осколок, и Бентон напрягся.
— Не двигайся, — предупредила я.
— Так в чем дело с Марино? Он вел себя как последний придурок.
Я выложила на полотенце еще два осколка и промокнула кровь марлевым тампоном.
— Тебе лучше сделать еще глоток.
— Почему?
— Я все извлекла.
— Значит, все позади и пора отпраздновать. — Впервые за все время нашего знакомства я слышала в его голосе такое облегчение.
— Не совсем. — Я еще раз склонилась над его рукой и, удовлетворенная результатами осмотра, открыла пакет с шовным материалом.
— Без новокаина? — запротестовал он.
— При таком небольшом количестве швов дискомфорт от анестезии будет сильнее, чем болевые ощущения без нее, — спокойно объяснила я, ухватывая иглу пинцетом.
— Все-таки я предпочел бы с новокаином.
— Ну, у меня его все равно нет. Тебе, наверное, лучше не смотреть. Хочешь, включу телевизор?
Уэсли мужественно отвернулся, проговорив сквозь сжатые зубы:
— Давай просто покончим с этим.
Пока я работала, он не издал ни звука, только вздрагивал всем телом. Только когда я смазала раны неоспорином и начала перебинтовывать руку, Бентон, с шумом втянув в себя воздух, слегка расслабился.
— Ты отличный пациент, — потрепала я его по плечу, вставая.
— А вот моя жена так не считает.
Я не могла припомнить, когда последний раз он называл Конни по имени. В тех редких случаях, когда она вообще мелькала в его речи, о ней говорилось как о чем-то неизбежном и само собой разумеющемся, вроде закона земного притяжения.
— Давай посидим на балконе, допьем начатое, — предложил он.
Балкон за дверью моей комнаты был общим и шел вдоль всего второго этажа. Те немногие постояльцы, которые еще не спали в этот час, находились слишком далеко и нас не слышали. Уэсли расположил рядом два пластиковых стула и за неимением столика поставил стаканы и бутылку скотча прямо на пол.
— Положить еще льда? — спросил Бентон.
— Нет, больше не надо.
Он выключил свет в комнате. Едва различимые контуры деревьев, если долго на них смотреть, начинали двигаться в унисон друг с другом. На шоссе вдали время от времени мелькали огоньки фар.
— Как по твоим ощущениям — насколько ужасным был сегодняшний день по десятибалльной шкале? — послышался из темноты негромкий голос Уэсли.
Я немного поколебалась — за свою жизнь я пережила немало кошмарных дней.
— Думаю, я бы поставила семь.
— Имеется в виду, что наихудший день — десять баллов.
— Такого у меня еще не было.
Я почувствовала на себе его взгляд.
— А что бы это могло быть?
— Даже не могу представить, — ответила я. Я опасалась накликать беду, упомянув о ней вслух.
Бентон замолчал. Наверное, он, как и я, думал о человеке, которого я любила и который был его лучшим другом. Несколько лет назад Марк погиб в Лондоне, и мне тогда казалось, что боли сильнее быть не может. Боюсь, я ошибалась.
Уэсли нарушил молчание.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, Кей.
— Я же сказала, что не могу представить.
— На другой вопрос. Я спрашивал тебя про Марино. Что с ним происходит?
— Думаю, ему сейчас слишком многое действует на нервы.
— Ему всегда что-нибудь действует на нервы.
