Роза качает головой:
— Нет-нет. Я в порядке. И ни в какую больницу не поеду.
В двери появляется встревоженный Эд. Заглядывает.
— Какие проблемы, мэм?
Один из фельдшеров, блондин с бледно-голубыми глазами, подходит к дивану и пристально смотрит на Розу. Потом переводит взгляд на Скарпетту.
— Никаких. — Роза машет рукой. — Серьезно. Пожалуйста, уезжайте. Я просто упала в обморок. Вот и все.
— А вот и не все, — вступает Марино. Обращаясь к Розе, он смотрит на блондина. — Мне пришлось вышибать чертову дверь.
— Не забудь починить, прежде чем уйдешь, — бормочет Роза.
Скарпетта представляется, объясняет, что Роза, судя по всему, смешала алкоголь с оксикодоном и потеряла сознание.
— Мэм? — Блондин наклоняется к Розе. — Сколько вы приняли алкоголя и оксикодона? И когда?
— Три таблетки. На одну больше обычного. И немного вина. Может быть, полстакана.
— Мэм, нам нужна полная ясность, так что будьте откровенны.
Скарпетта подает ему пузырек и поворачивается к Розе:
— Принимать по одной таблетке через четыре — шесть часов. Ты приняла на две больше. И при этом доза уже большая. Думаю, тебе нужно поехать в больницу, убедиться, что все в порядке. На всякий случай.
— Нет.
— Ты их растолкла, разжевала или проглотила целиком? — спрашивает Скарпетта.
Если таблетки растолочь, они растворяются быстрее, и оксикодон соответственно высвобождается и абсорбируется тоже быстрее.
— Проглотила целиком, как обычно. Ужасно болят колени. — Она смотрит на Марино. — Не надо было двигать диван.
— Не хочешь ехать с этими чудесными ребятами, я тебя отвезу, — предлагает Скарпетта, чувствуя на себе взгляд блондина.
— Нет. — Роза упрямо качает головой.
Марино видит, что блондинистый фельдшер пялится на Скарпетту. Раньше он обязательно встал бы между ними. Но не теперь. Самый тревожный вопрос еще не прозвучал: почему Роза принимает оксикодон?
— В больницу я не поеду, — стоит на своем Роза. — Не поеду.
— Что ж, похоже, вы нам не нужны, — говорит медикам Скарпетта. — Но все равно спасибо.
— Я слушал вашу лекцию по детской смертности несколько месяцев назад, — улыбается ей блондин. — В Национальной академии судебной медицины.
На жетоне имя — Т. Теркингтон. Она совсем его не помнит.
— И какого черта ты там делал? — спрашивает Марино. — В НАСМ только копы.
— Работаю следователем в департаменте шерифа округа Бофорт. Они меня туда и послали. Уже заканчиваю.
— Ну не странно ли? — вопрошает Марино. — Если так, то чем ты занимаешься здесь, в Чарльстоне? Любишь кататься на «скорой»?
— На «скорой» я работаю по выходным. Платят больше, и хорошая подготовка к настоящей работе. К тому же у меня здесь девушка. Была. — Последнее обстоятельство Теркингтона, похоже, не слишком огорчает. Он снова смотрит на Скарпетту: — Уверены, что все будет хорошо? Мы тогда поедем.
— Да, спасибо. Я за ней присмотрю.
— Рад был с вами встретиться.
Голубые глаза задерживаются на ней еще на секунду, потом оба фельдшера выходят.
Скарпетта поворачивается к Розе:
— Я все-таки хочу отвезти тебя в больницу, убедиться, что ничего серьезного не случилось.
— Никуда вы меня не повезете. — Роза кивает Марино: — Будь добр, найди мне новую дверь. Или новый замок. Или почини. В общем, прибери за собой.
— Возьми мою машину. — Скарпетта бросает ему ключи. — Домой я и пешком вернусь.
— Мне и к тебе надо зайти.
— Это подождет.
Солнце то выглядывает из-за рваной пелены облаков, то снова прячется за ними, и море вспучивается у берега.
Эшли Дули, родившийся и выросший в Южной Каролине, уже снял ветровку и завязал рукава на большом животе. Он наводит новенькую камеру на свою жену, Мэдлиз, но останавливает съемку, когда из высокой травы на дюне появляется черный с белыми пятнами бассет. Собачонка трусит к Мэдлиз, и длинные уши волочатся по песку. Жмется к ее ногам, скулит.
— Эшли, посмотри! — Мэдлиз опускается на корточки, гладит бассета. — Бедняжка, весь дрожит. Что такое, сладкий мой? Ну-ну, не бойся. Совсем еще маленький.
Собаки ее любят. Тянутся к ней. Ни одна еще ни разу на нее не зарычала. В прошлом году им пришлось усыпить Фрисби — у него обнаружили рак. Мэдлиз не забыла и не простила Эшли за то, что отказался от дорогого лечения.
— Отойди-ка вон туда. — Эшли показывает. — А песика, если хочешь, снимем. Хочу захватить те шикарные дома. Ни фига! Ты только посмотри на этот! Похож на те, что строят в Европе. Ну скажи, кому такая громадина нужна?
— Жаль, что мы не поехали в Европу.
— Говорю тебе: камкордер — просто чудо.
Ей надоело это слушать. Выкинуть тринадцать сотен долларов на камеру он смог себе позволить, а вот потратиться на Фрисби — куда там.
— Посмотри! Сколько балконов! Красная крыша! Представь, каково в таком жить.
«Если бы мы жили в таком, — думает она, — я бы не возражала ни против шикарной камеры, ни против плазменного телевизора, а еще мы смогли бы оплатить счета от ветеринара».
— Не представляю.
Мэдлиз позирует мужу на фоне дюны. Бассет сидит у ее ног и дышит тяжело, с хрипотцой.
— Я слышал, там есть один за тридцать миллионов долларов. — Эшли вытягивает руку. — Улыбнись. Нет, не так. Широко. Может быть, этим дворцом владеет кто-то знаменитый, например, тот парень, что основал «Уол-Март». А почему этот пес так тяжело дышит? Здесь вроде бы не жарко. И еще дрожит. Может, больной? Может, у него бешенство?
— Нет, дрожит он от страха. Или от жажды. Я же просила взять бутылку воды. А парень, который основал «Уол-Март», уже умер, — добавляет Мэдлиз, поглаживая бассета и оглядывая берег — поблизости никого, и только вдалеке несколько рыбаков. — По-моему, малыш потерялся. И я не вижу никого, кто мог бы быть его хозяином.
— Поищем, поснимаем…
— Что поищем? — Песик жмется к ее ногам, дрожащий, жалкий. Мэдлиз наклоняется, осматривает его, отмечая, что щенка давно не мыли и когти не подрезали. Потом внимание ее привлекает что-то еще. — Господи, да он поранился! — Мэдлиз дотрагивается до шеи бассета, видит кровь на своем пальце и начинает разводить шерсть, искать рану, но не находит. — Странно, откуда на нем кровь? И вот еще. Кровь есть, а раны нет. Фу, какая гадость! — Она вытирает пальцы о шорты.
— Может, тут где-нибудь дохлый кот валяется. — Эшли ненавидит котов. — Пойдем дальше. У нас теннис в два, но я хочу сначала перекусить. Послушай, у нас те булочки еще остались?
