— Извините, мэм, но с вами хочет поговорить Пит Марино. — Ее невыразительный голос слышится уже совсем близко.
— Пусть подождет.
— Он говорит, это важно.
— Можете узнать, что ему надо?
— Сказал, это важно, мэм, — только и всего.
Я обещаю, что подойду к телефону, и делаю это, наверное, слишком резко — несмотря на все мое старание, быть обаятельной получается не всегда. Пит Марино — следователь, с которым я работаю половину моей жизни. Надеюсь, дома все нормально. Нет, если бы дело было срочным, или, не дай бог, что-то случилось бы с моим мужем Бентоном или с Люси, или же если бы произошло что-то серьезное в Кембриджском центре судебных экспертиз, который я теперь возглавляю, он бы сказал. Если бы он звонил по важному делу, Марино не стал бы просто просить кого-то позвать меня к телефону. Обычный выброс неконтролируемых эмоций, к такому выводу прихожу я. Когда ему вдруг приходит в голову какая-то мысль, он обязательно должен поделиться ею со мной.
Я широко открываю рот, стараясь выполоскать засевший глубоко в горле запах разлагающейся, обуглившейся человеческой плоти. Вонь от того, с чем я сегодня работала, вместе с паром поднимается к пазухам, смерть не оставляет меня даже здесь. Я скребу под ногтями антибактериальным мылом, которое выдавливаю из бутылочки, — тем же мылом, которым пользуюсь для мытья посуды или деконтаминации
[2]
обуви на месте преступления, — а потом чищу зубы, десны и язык листерином. Глубоко промываю ноздри, отскабливая каждый дюйм плоти, дважды мою волосы, но зловоние не уходит. Похоже, мне никогда от него не избавиться.
Погибшего солдата, телом которого я занималась, звали Питер Гэбриэл, как легендарного рок-певца, с той лишь разницей, что этот Питер Гэбриэл был рядовым первого класса и не успел пробыть в афганской провинции Бадгис и месяца, когда придорожная бомба — кусок канализационной трубы, начиненный пластической взрывчаткой PE-4, — пробила броню его «хаммера» и внутри машины вспыхнул огненный вихрь. На рядового Гэбриэла у меня ушел почти весь день. И это здесь, в суперсовременном научном центре, где судмедэксперты и ученые Министерства обороны регулярно имеют дело с проблемами, которые у большинства людей никак с нами не ассоциируются: убийством Кеннеди; недавней идентификацией останков семейства Романовых и членов экипажа подлодки «Ханли», затонувшей в годы Гражданской войны. Мы — организация благородная, но малоизвестная, возникшая еще в 1862 году на основе Медицинского музея армии, хирурги которого оперировали (а затем и проводили аутопсию) смертельно раненного Авраама Линкольна, и обо всем этом я должна рассказать на Си-эн-эн. Сделать упор на позитив. Забыть, что говорила миссис Гэбриэл. Я не чудовище и не фанатик. Ты не должна осуждать бедную женщину за то, что ее нервы вышли из-под контроля, говорю я себе. Она только что потеряла своего единственного ребенка. Гэбриэлы — темнокожие. А как бы ты себя чувствовала? Ты же не расистка.
Я вновь ощущаю чье-то присутствие рядом. Кто-то входит в раздевалку, в которой, благодаря моим стараниям, уже столько же пара, как и в душевой. От жары мое сердце колотится.
— Доктор Скарпетта? — Голос капитана Аваллон звучит более уверенно, словно у нее есть какие-то новости.
Я выключаю воду, подхватываю полотенце, заворачиваюсь в него и выхожу из кабинки. Расплывчатый силуэт капитана Аваллон маячит в дымке рядом с раковинами и снабженными датчиками движения сушилками для рук. Все, что мне удается различить, — это темные волосы, рабочие брюки цвета хаки и черная рубашка поло с вышитой золотисто-голубой эмблемой Службы медэкспертизы Вооруженных сил.
— Пит Марино… — начинает она.
— Я перезвоню ему через минуту. — Я снимаю с полки еще одно полотенце.
— Он здесь, мэм.
— Что значит «здесь»? — Я почти представляю, как Марино материализуется в раздевалке в виде некоего доисторического существа, возникающего из тумана.
— Ждет у боксов, мэм. Он доставит вас в «Иглз Рест», так что можете захватить вещи. — Она произносит это так, словно за мной пришли сотрудники ФБР, которые должны меня уволить или арестовать. — Мне приказано сопроводить вас к нему и оказывать всяческое содействие.
Капитана Аваллон зовут София. Она оказалась в армии сразу по окончании рентгенологического факультета. Эта особа всегда по-военному правильная и подобострастно вежливая. Из-за этого она все время медлит и колеблется. Как раз сейчас это весьма некстати. Я беру пластиковый пакет, ступаю на кафельный пол, и ее силуэт возникает прямо передо мной.
— Я не предполагала уезжать до завтра, и поездка куда-либо с Марино не входила в мои планы.
— Могу позаботиться о вашей машине, мэм. Она же вам не понадобится?
— Вы поинтересовались у него, что, черт возьми, происходит? — Я беру из шкафчика щетку для волос и дезодорант.
— Попыталась, мэм, но он не особенно расположен к разговору.
«С-5 гэлакси» гудит вверху, выходя на курс 19. Ветер, как обычно, южный.
Один из принципов аэронавтики — коих я немало почерпнула у Люси, которая вдобавок ко всему еще и вертолетчик, — заключается в том, что номера взлетно-посадочных полос соотносятся с направлениями компаса. Значение курса округляется до десятков и делится на 10. Девятнадцатый, к примеру, соответствует 190 градусам, противоположный ему (а у каждой полосы — два направления) будет иметь обозначение 01, а ориентированы они таким образом из-за эффекта Бернулли и законов движения Ньютона. Тут все дело в скорости обтекающего крыло воздуха, взлете и посадке по ветру, который в этой части Делавэра дует с моря, из области высокого давления в область низкого, с юга на север. Изо дня в день транспортные самолеты доставляют тела и улетают с ними с черной полосы, что бежит, будто река Стикс, позади морга.
Серый, похожий на акулу «гэлакси» длиной с футбольное поле так огромен и тяжел, что кажется, с трудом передвигается в бледном небе с перистыми облаками, которые летчики обычно называют конскими хвостами. Тип авиатранспорта я определяю не глядя, по одному лишь звуку. Мне уже знакомы рев турбинных двигателей, развивающих тягу в сто шестьдесят тысяч фунтов, я с легкостью идентифицирую С-5 или С-17 с расстояния в пару миль, отличаю как обычные геликоптеры, так и двухвинтовые грузовые вертолеты, то есть я могу сказать, чем «чинук» отличается, скажем, от «блэк хоука» или «оспрея». В погожие деньки, когда выпадает свободная минута, я сижу на скамейке у своего жилища и наблюдаю за летательными аппаратами Довера, словно за экзотическими существами, вроде ламантинов
[3]
, слонов или доисторических птиц. Меня никогда не раздражает их оглушающий, громоподобный шум и тени, которые они отбрасывают, пролетая мимо.
