— Зачем кому-то нас преследовать? — спрашиваю я, как будто Бентон может знать ответ.
— Понятия не имею.
— За нами следили. Это была именно слежка. Видимость плохая, вот они и держались поближе, чтобы не упустить, если мы вдруг свернем.
— Идиотов хватает. Какой-то особенной изобретательности я не заметил. Разве что он хотел, чтобы его заметили, или думал, что мы ничего не видим.
— Но кому это надо и зачем? Мы едем через пургу. Откуда он, черт возьми, взялся? С неба, что ли, свалился?
Бентон берет телефон и набирает номер.
— Ты где? — спрашивает он кого-то и после небольшой паузы добавляет: — Большой внедорожник, ксеноновые противотуманные фары, без номера впереди. Сидел у нас на хвосте. Точно. Развернулся и ушел. Да. Мимо тебя ничего такого не проскакивало? Странно. Должно быть, свернул. Ладно, если… Да. Спасибо.
Бентон кладет телефон на приборную доску.
— Марино. Отстает на пару минут. Люси идет за ним. А внедорожник исчез. Если за нами кто-то следит, то, скорее всего, должен повторить свою попытку, и тогда мы его вычислим. Если же он хотел просто попугать, то плохо нас знает.
— Нас уже запугивают.
— Знал бы, с кем связывается, не стал бы и пытаться.
— Из-за тебя.
Бентон не отвечает, но так оно и есть. Любой, кто мало-мальски знает моего мужа, понимает, что запугивать его бессмысленно. Я и сейчас ощущаю его стальную ауру. Я знаю, на что он способен в ответ на угрозу. В этом смысле у него много общего с Люси. Для них опасность — желанный вызов. Только Бентон хладнокровнее, расчетливее и сдержаннее.
— Эрика Донахью. — Я называю первое пришедшее на ум имя. — Она уже прислала своего шофера в аэропорт и, по-моему, не вполне понимает, сколь опасен работающий с ее сыном симпатичный психолог.
Бентон даже не улыбается.
— Не вижу смысла.
— Сколько человек знают, где мы сейчас находимся? — Настроение у моего мужа самое серьезное, и всякие попытки как-то ободрить его обречены на провал. Бдительность у Бентона особого калибра, и он скрывает ее намного лучше, чем Люси. — Или где нахожусь я. Сколько? Кто, кроме матери Джонни и ее шофера? Что еще натворил Джек?
Бентон добавляет газу и молчит.
— Ты же не думаешь, что у Джека есть причина запугивать меня?
Ответа нет. Мы едем молча. Внедорожник с противотуманными ксеноновыми фарами больше не появляется.
— Люси считает, что он стал сильно выпивать, — говорит наконец Бентон. — Но об этом ты лучше ее поспрашивай. И Марино. — В бесстрастном тоне слышится жесткая нотка презрения. Никаких других чувств к Филдингу у моего мужа не осталось.
— Но зачем Джеку лгать? Зачем на кого-то влиять? — Я возвращаюсь к прежней теме.
— На работу опаздывает, часто пропадает, и у него снова какие-то проблемы с кожей, — продолжает Бентон, оставляя мой вопрос без ответа. — Надеюсь, хотя бы на стероиды снова не подсел. В его-то возрасте…
Обычно я отвечаю, что экзема и алопеция обостряются у Джека под влиянием стресса, и с этим ничего не поделаешь. Его отношение к собственному телу — классический пример мегарексии и мускульной дисморфии и, вероятно, может быть объяснено сексуальным насилием, которому он подвергся в детском возрасте. Продолжать список было бы глупо, и я воздерживаюсь от комментариев. В кои-то веки. Посматриваю в зеркало, но ксеноновые фары больше не появляются.
— Зачем ему лгать именно в этом случае? — снова спрашиваю я. — Зачем воздействовать на чье-то мнение?
— А я вот не могу представить, как сделать так, чтобы ребенок, зная, что с ним делают, продолжал стоять спокойно. — Бентон имеет в виду Марка Бишопа. — Родители были дома и утверждают, что не слышали никаких криков. Вообще ничего не слышали. Все случилось как-то внезапно, вот только что мальчик играл во дворе, а в следующую минуту он уже лежит лицом вниз. Пытаюсь представить, как такое могло случиться, и не могу.
— Ладно, давай поговорим об этом, раз уж ты не отвечаешь на мои вопросы.
— Стараюсь воссоздать всю картину, и ничего не получается. Семья дома. Двор небольшой. Как возможно, чтобы никто ничего не увидел и не услышал?
Лицо у него хмурое. Мы проезжаем мимо «Лейнс энд геймс», боулинг-клуба, где частенько пропадает Марино. Его команда называется… да, «Беспощадные». Его новые друзья-приятели — полицейские и военные.
— Я думал, что повидал всякое, но вот эта реконструкция у меня не получается, — повторяет Бентон, потому что говорить о Филдинге начистоту он либо не может, либо не хочет.
— По меньшей мере один человек все видел и все слышал. — В отличие от Бентона я легко и даже детально воспроизвожу картину происшествия. — Этот кто-то сумел найти с мальчиком общий язык и, возможно, вовлек его во что-то. Может быть, Марк думал, что они играют.
— Незнакомый человек приходит к нему во двор и вовлекает мальчика в игру с пневмомолотком и гвоздями… — Бентон ненадолго задумывается. — Может быть. Хотя у чужака такое вряд ли получится. Не знаю. Я так давно с тобой не разговаривал.
— Он не был чужаком. По крайней мере, Марк не принимал его как такового. Думаю, это был человек, которому мальчик вполне доверял, даже если тот просил его о чем-то странном. — В своем предположении я основываюсь на том, что знаю о ранах. — На теле нет никаких указаний на то, что Марк боялся, паниковал или пытался бежать. Скорее он был знаком с убийцей и не боялся его. Мне тоже не хватало тебя, но теперь-то я здесь, а ты со мной не разговариваешь.
— Разговариваю.
— В один прекрасный день я подсыплю тебе пентотал натрия и узнаю все, о чем ты мне не рассказал.
— Я бы и сам то же самое сделал, да только не работает такое средство. С другой стороны, проблемы были бы у обоих. На самом деле ты ведь не хочешь знать все. Или не должна. И я, наверное, тоже не должен.
— Четыре пополудни, тридцатое января. — Я пытаюсь представить, было ли темно, когда Марка убили. — Когда в этот день садится солнце? И какая была погода?
— В половине пятого было уже совсем темно, холодно, облачно. — Будь Бентон следователем по делу, все эти детали он выяснил бы в первую очередь.
— Не могу вспомнить, лежал ли снег.
— В Салеме снега точно не было. Шел дождь.
— Значит, никаких следов во дворе Бишопов не нашли.
— Нет. В четыре уже смеркалось, к тому же двор затенен кустами и деревьями. В двадцать минут пятого мать Марка, миссис Бишоп, вышла, чтобы позвать сына домой, и обнаружила его лежащим вниз лицом на траве.
— На каком основании считается, что он был уже мертв? Насколько я понимаю, ничего такого, что позволяло бы привязать время смерти к шестнадцати часам, не найдено.
— Родители помнят, что выглядывали в окно примерно без четверти четыре и Марк играл во дворе.
