— Люди носят в себе столько металла, — говорит она, выбирая фрагменты органов из грудной полости, которая открыта и пуста, как фарфоровая чашка; за блестящими красными тканями тускло мерцают ребра. — Включая старые пули. В госпитале объявили прием волонтеров, и приходили вполне нормальные люди. Но сколько же в них всего. И никто ни на что не жалуется. Словно это абсолютно нормально — жить со старой пулей в теле.
Она расставляет фрагменты левой почки, левого легкого и сердца в их правильной анатомической позиции в блоке органов, словно собирает пазл.
— Такое случается гораздо чаще, чем обычно думают. Не вы, конечно, ведь в морге такое постоянно случается. А потом — как заведенная пластинка: пули свинцовые, магнит на свинец не действует, так что сканировать возможно. Свинец, железо, никель, кобальт. Все пули, дробь намагничиваются; уж и не знаю, являются ли они так называемыми «зелеными», но магнитное поле заставляет их вращаться. Если человек носит этот осколок в непосредственной близости от кровеносного сосуда или какого-то органа, это уже проблема. Не дай бог, чтобы что-то осталось в мозгу, если бедняге выстрелили в голову целых сто лет назад. И никакой паксил, нейронтин или другие препараты не помогут бедняге с психическим расстройством, если старая пуля переместится вдруг в неподходящее место.
Она промывает часть почки и кладет на секционную доску.
— Сейчас мы замерим, сколько крови осталось в брюшине. — Я гляжу на дыру в диафрагме, которую уже видела несколькими часами ранее, когда отслеживала раневой канал во время компьютерной томографии. — По моим прикидкам, по меньшей мере триста миллилитров у пробитой диафрагмы и как минимум пятьдесят миллилитров в перикарде, что обычно свидетельствует о том, что он умер от потери крови не сразу, а через какое-то время. Но эти повреждения, похожие на разрывные раны, весьма серьезны. Жил недолго. Умер сразу, как перестало биться сердце и остановилось дыхание. Если бы я захотела использовать термин «мгновенная смерть», данный случай именно так и следовало бы квалифицировать.
— Это необычно. — Анна протягивает мне крошечный фрагмент почки, жесткий и коричневатый, с втянутыми краями. — Я имею в виду, что это такое? Выглядит застывшим или сварившимся… даже и не знаю, как сказать.
Все еще хуже. Когда я подвожу лампу ближе и направляю свет на блок органов, то замечаю тяжелые, сухие частицы левой легочной доли и левого же желудочка сердца. Воспользовавшись стальным стаканом, я вычерпываю накопившуюся кровь из средостения, или среднего отдела грудной полости, и нахожу еще частицы и крошечные, затвердевшие сгустки крови. Получше присмотревшись к пробитой левой почке, я замечаю периренальное кровоизлияние, внутритканевую эмфизему и другие свидетельства тех же анормальных изменений ткани в непосредственной близости от раневого канала, той области, что легче всего поддается разрушению от взрыва. Но какого взрыва?
— Ткани выглядят так, словно подверглись сухой заморозке, — говорю я, прикрепляя к промокашкам ярлычки с аббревиатурами, поясняющими, откуда поступил образец. ЛЛД — для левой легочной доли, ЛП — для левой почки, ЛЖ — для левого желудочка сердца.
При сильном свете хирургической лампы и увеличении ручной лупы мне с трудом удается различить темные серебристые пятнышки того, что разорвалось в этом парне, когда его укололи в спину. Я вижу волокна ткани и прочие фрагменты, которые удастся распознать только под микроскопом, но меня уже начинает переполнять надежда. Здесь отложилось нечто такое, чего преступник предпочел бы не оставлять. Этот след может дать информацию об оружии и том, кто его использовал. Я переключаю вытяжной колпак на нижнее деление и начинаю осторожно промокать раневой канал.
Я касаюсь стерильной бумагой поверхности разорванной на куски ткани и краев раны и один за другим подкладываю листки под вытяжной колпак, где слабо циркулирующий воздух должен облегчить выпаривание, высушивание крови без того, чтобы что-нибудь на нее налипло. Собираю образцы как будто замороженной ткани и опускаю их в пластифицированные картонные коробочки, а также в небольшие баночки с формалином, после чего говорю Анне, что нам нужны будут и другие фотографии, потому что я хочу попросить своих коллег взглянуть на снимки внутренних повреждений. Я хотела бы спросить, видели ли они такое прежде, и, говоря все это, уже думаю, к кому обратиться. Не к Бриггсу. Я не осмелюсь спросить его об этом. Естественно, не к Филдингу. Ни к одному из тех, кто здесь работает. Разве что Бентон и Люси, чье мнение мне, конечно, не поможет, да и не может иметь никакого значения. Что ж, решать придется самой, нравится мне это или же нет.
— Давайте перевернем его, — говорю я. Без органов его туловище легче, а голова как будто тяжелее.
Я измеряю входную рану и описываю, как она выглядит и где в точности находится; изучаю раневой канал, находя все места, пробитые узким лезвием, об этом я могу теперь сказать с уверенностью.
— Если вы взглянете на рану, то отчетливо увидите два заостренных уголка отверстия, проделанного двумя острыми краями, — объясняю я Анне.
— Понимаю. — В ее глазах за пластиковыми очками заметно сомнение.
— Но посмотрите сюда. Раневой канал заканчивается у сердца. Видите, как идентичны оба края раны — какие они острые? — Я подвожу лампу ближе и передаю ей лупу.
— Немного отличаются от раны на спине, — говорит Анна.
— Да. Это потому, что, когда лезвие достигло сердечной мышцы, оно вошло в нее не так уж глубоко — лишь слегка пробило кончиком. — Я показываю ей. — Вошел кончик, а за ним — и все лезвие, и, как вы можете видеть, один из краев раны немного притуплен и слегка вытянут. Особенно это заметно здесь, где лезвие пробило левую почку и продолжило движение.
— Думаю, я понимаю, что вы хотите сказать.
— Это не то, чего можно ожидать от ножа-бабочки, обвалочного ножа для мяса, кинжала — словом, всего, что имеет две заостренные кромки, от кончика лезвия до рукоятки. Здесь было нечто с копьевидным наконечником — острое с обеих сторон у самого кончика, но в то же время лишь с одной заостренной кромкой, наподобие некоторых боевых ножей, в частности ножа Боуи
[44]
или штыка, у которых кончик лезвия заострен с обоих краев, что облегчает проникновение внутрь. Итак, что мы имеем: линейное входное отверстие в три восьмых дюйма; оба края раны — острые, один немного более притупленный, по сравнению с другим. Далее ширина увеличивается до пяти восьмых дюйма.
Я замеряю, и Анна заносит данные в диаграмму.
— Итак, лезвие достигает трех восьмых дюйма у своего кончика и пяти восьмых — в самой широкой своей части. Довольно узкое. Почти как стилет, — говорит она.
— Но у стилета обе кромки — заостренные, все лезвие такое.
— Может, какой-то самопал? Такая штука, которая впрыскивает нечто взрывающееся.
— Не вызывая термических повреждений или ожогов. По сути, то, что мы наблюдаем, больше похоже на заморозку, при которой ткани становятся жесткими и обесцвеченными, — напоминаю я, замеряя расстояние от раны на спине убитого до макушки. — Двадцать шесть дюймов, в двух дюймах слева от середины позвоночника. Направление: вверх и вперед, с большой подкожной и тканевой эмфиземой вдоль раневого канала. Лезвие прошло через поперечный отросток позвонка в области левого двенадцатого ребра, параспинальную мышцу, периренальный жир, левый надпочечник, левую почку, диафрагму, левое легкое и перикард и уткнулось в сердце.
