По какой-то непонятной причине Макнахтен называет Монтегю Друитта доктором. Это ошибочное предположение кочует из книги в книгу. Я полагаю, что некоторые до сих пор считают Друитта врачом. Не знаю, откуда Макнахтен получил такую информацию, но скорее всего он был введен в заблуждение тем фактом, что дядя Монтегю, Роберт Друитт, был известным врачом и автором книг по медицине. Отец покончившего с собой адвоката, Уильям Друитт, был знаменитым хирургом. Похоже, что сам Монтегю всегда оставался в тени, потому что у нас практически нет никакой информации о нем самом.
В 1876 году красивый, темноволосый, спортивный Монтегю Друитт поступил в Оксфордский университет. Спустя пять лет он был принят в Иннер Темпл в Лондоне, чтобы усовершенствовать свои знания в области юриспруденции. Он был хорошим студентом и исключительно талантливым игроком в крикет. Монтегю подрабатывал в школе для мальчиков в Блэкхите. Гомосексуальность и развращение малолетних — вот основные причины, по которым блестящий молодой холостяк совершил самоубийство. Осенью 1888 года его уволили из школы в Блэкхите, а вскоре он бросился в Темзу. В своих мемуарах Макнахтен утверждает, что Друитт был «сексуально безумен» — так в викторианскую эпоху называли гомосексуализм. Но Макнахтен ничем не подкрепляет своих обвинений, за исключением того, что Монтегю совершил самоубийство.
Психические заболевания в семье Друиттов присутствовали. Его мать летом 1888 года была помещена в психиатрическую лечебницу. Она пыталась совершить самоубийство по крайней мере один раз. Одна из сестер Монтегю также совершила самоубийство вслед за братом. Бросившись в Темзу в начале зимы 1888 года, Монтегю Друитт оставил предсмертную записку, в которой писал о том, что боится кончить жизнь так же, как и его мать, и считает лучшим выходом самому покончить с собой. В семейных архивах сохранилось только одно его письмо, которое он написал своему дяде Роберту в сентябре 1876 года. Хотя почерк и лексикон Друитта ничем не напоминают письма Потрошителя, это еще ни о чем не говорит. В 1876 году Друитту еще не было и двадцати лет. Почерк и лексикон не только легко изменить, но они еще и меняются с возрастом.
Друитта подозревали в преступлениях Потрошителя по той причине, что он совершил самоубийство вскоре после последнего, по мнению Макнахтена, преступления, совершенного 9 ноября 1888 года. Молодой адвокат, скорее всего, не был виновен ни в чем, кроме наследственной психической болезни. Он находился в ужасном положении после произошедшего в школе Блэкхита. Мы не знаем, что он думал и чувствовал в тот момент, но отчаяние его было настолько велико, что он насовал в карманы пальто камней и бросился в грязную ледяную Темзу. Тело Друитта выловили из реки в последний день 1888 года. По степени разложения было установлено, что он пробыл в воде около месяца. Присяжные вынесли вердикт «самоубийство вследствие помрачения рассудка».
Самыми популярными подозреваемыми в преступлениях Потрошителя были доктора и лунатики. Б.Лисон в 1888 году служил констеблем. В своих мемуарах он пишет о том, что в начале его карьеры вся подготовка полицейских сводилась к десяти дням присутствия на полицейском участке и «паре часов» беседы с главным инспектором. Всему остальному приходилось учиться на собственном опыте. Лисон писал: «Боюсь, что не смогу пролить света на проблему личности Потрошителя». Однако он замечает, что был некий доктор, который всегда оказывался поблизости от мест преступления. Я полагаю, что и сам Лисон находился поблизости от мест преступления, иначе он никак не мог бы заметить этого пресловутого доктора.
Возможно, Фредерик Эбберлайн воздержался от замечаний по поводу дела Джека Потрошителя, потому что он был достаточно умен, чтобы не писать о том, чего не знал. В свой дневник он включил только те дела, которые расследовал и раскрыл лично. Он наклеивал на страницы газетные вырезки, а затем делал собственные замечания, которые никогда не были ни многословными, ни чрезмерно эмоциональными. Нам становится ясно, что он много работал и работа эта была довольно тяжелой. 24 января 1885 года, когда был взорван лондонский Тауэр, инспектор Эбберлайн «был очень занят работой, поскольку государственный секретарь, сэр Уильям Харкорт, хотел каждое утро получать информацию о ходе расследования. После тяжелого трудового дня мне приходилось до четырех-пяти часов утра составлять для него отчеты и рапорты».
Если инспектор Эбберлайн писал отчеты для высшего руководства после взрыва в Тауэре, он наверняка делал то же самое и во время преступлений Потрошителя. На место взрыва Эбберлайн прибыл «немедленно после преступления». Он приказал, чтобы все оставались на своих местах до тех пор, пока полиция не допросит всех, кто оказался на месте преступления. Многих он допросил лично. В ходе допросов он «обнаружил» одного из преступников, поскольку тот медлил с ответами и вел себя необычно. О взрыве в Тауэре много писали, мастерство инспектора Эбберлайна вызывало восхищение. Если четыре года спустя его участие в расследовании было более скромным, это объясняется его повышением по службе и присущей ему осторожностью. Он был человеком, привыкшим трудиться много и напряженно, не требуя признания и похвалы. Простой часовой мастер, который стремится наладить то, что сломалось.
Мне кажется, что он страдал из-за преступлений Потрошителя, и много времени проводил, бродя по ночам по улицам Лондона, наблюдая, вычисляя, пытаясь увидеть что-то в густом тумане. Когда коллеги, друзья, члены семьи и торговцы Ист-Энда устроили для него прощальный ужин в 1892 году, они подарили ему серебряный сервиз для чая и кофе и высоко оценили его работу по раскрытию преступлений. Как писала газета «Ист Лондон Обсервер», перед собравшимися, чтобы отметить достижения инспектора Эбберлайна, выступил суперинтендант дивизиона Арнольд. Он сказал: «Эбберлайн приходил в Ист-Энд и посвящал все свое время тому, чтобы пролить свет на совершенные здесь преступления. К сожалению, порой обстоятельства складывались так, что добиться успеха было просто невозможно».
Эбберлайну было больно и обидно признаваться прессе в том, что у него нет «ни малейшего ключика к решению проблемы». Он всегда умел перехитрить преступника. Над раскрытием преступлений Потрошителя он работал так напряженно, что чуть было не поплатился за это собственным здоровьем. Очень часто он не спал по нескольку ночей. Он и раньше бродил по улицам в штатской одежде и сидел с обитателями ночлежек на грязных кухнях до утра. Но что бы инспектор Эбберлайн ни делал, «негодяя» ему поймать не удавалось. Я не удивлюсь, если его путь пересекался с путями Уолтера Сикерта. Не удивлюсь я, если мужчины разговаривали друг с другом, если Сикерт предлагал инспектору собственные версии. Какое удовольствие должен был он получать от подобных разговоров!
«Теории! — позднее записал в своем дневнике Эбберлайн. — Мы почти заблудились в теориях. Их невероятное множество!» Совершенно ясно, что в старости инспектору было неприятно вспоминать об этом провале, несмотря на огромное множество раскрытых преступлений. Он предпочитал говорить об улучшении условий в Ист-Энде или о том, как он раскрыл целую цепь дерзких ограблений.
Несмотря на весь свой опыт и одаренность, Эбберлайн не смог раскрыть величайшее преступление в его карьере. Этот провал причинял ему боль даже тогда, когда в старости он занимался собственным садом. Фредерик Эбберлайн сошел в могилу, не представляя, против кого он сражался. Уолтер Сикерт не был похож на обыкновенного убийцу.
