Если предположить, что это действительно так, то неудивительно ли, что Сикерт оказался на Сент-Пол-роуд в тот самый момент, когда там было множество полиции, и захотел увидеть все произошедшее собственными глазами? Тело Эмили обнаружили в 11.30 утра. Почти сразу же после прибытия доктора Томпсона труп перевезли в морг Сент-Панкрас. У Сикерта было всего два-три часа на то, чтобы иметь возможность увидеть тело Эмили в доме. Если он не представлял, где должен быть обнаружен труп, то мог провести в этом районе много часов, рискуя быть замеченным, чтобы удостовериться в том, что он не пропустит зрелище.
Три исчезнувших ключа подсказывают нам простое решение. Сикерт мог запереть двери за собой перед тем, как покинуть дом, чтобы тело Эмили не было обнаружено раньше, чем домой вернется Шоу, — то есть до 11.30 утра. Если Сикерт действительно выслеживал Эмили, он точно знал, когда Шоу покидает дом, отправляясь на работу, и когда он возвращается. Домовладелица не стала бы заходить в запертую квартиру, а Шоу обязательно сделал бы это, если бы Эмили не отвечала на стук в дверь и крики.
Сикерт мог прихватить с собой ключи в качестве сувенира. Необходимости иметь их для того, чтобы скрыться с места преступления, у него не было. Очень возможно, что три украденных ключа дали ему возможность отложить обнаружение тела до 11.30 утра. Он мог появиться на месте преступления незадолго до того, как тело должны были перевозить, и действительно мог попросить у полиции разрешения увидеть место преступления и сделать несколько набросков. Сикерт был местной знаменитостью, милым, очаровательным человеком. Сомневаюсь, чтобы полиция отказала ему в подобной просьбе. Многие полисмены любили поговорить, особенно когда в их районах совершались громкие преступления. В самом крайнем случае интерес Сикерта мог показаться полиции эксцентричным, но уж никак не подозрительным. В полицейских рапортах я не нашла никаких упоминаний о том, что Сикерт или какой-нибудь другой художник находился на месте преступления. Но когда я, как журналист и писатель, посещала места преступлений, мое имя также не упоминалось в полицейских рапортах.
Появление Сикерта на месте преступления должно было обеспечить ему алиби. Если бы полиция обнаружила в доме отпечатки пальцев, которые по какой-либо причине могли быть идентифицированы как принадлежащие Уолтеру Ричарду Сикерту, что из того? Сикерт действительно находился в доме Эмили Диммок. Он был в ее спальне. Он был так занят своими рисунками и беседами с полицией, а также с родными убитой, что вполне мог оставить там свои отпечатки или уронить несколько волосков.
Рисовать мертвые тела для Сикерта было вполне обычным делом. Во время Первой мировой войны он с маниакальным упорством рисовал раненых и убитых, очень интересовался формой и оружием. Он собрал целую коллекцию и поддерживал близкие отношения с представителями Красного Креста. Они позволяли ему забирать форму тех, кому она уже больше была не нужна. «У меня появился приятель, — написал Сикерт Нэн Хадсон осенью 1914 года. — Идеальный аристократичный и довольно упитанный британец… Я успел нарисовать его живым, а потом и мертвым».
В нескольких письмах к Джейни, написанных в 1907 году, Эллен интересуется «бедным молодым Вудсом» и хочет знать, что произошло, когда его дело передали в суд. Эллен была за границей. Если она имела в виду арест, обвинение и суд над Робертом Вудом, обвиненным в убийстве Эмили Диммок, то вполне могла несколько исказить его фамилию. Однако подобный интерес для нее совершенно необычен. Она никогда не интересовалась уголовными делами и не спрашивала о них в письмах. Я не нашла в ее корреспонденции ни одного упоминания об убийствах, совершенных Джеком Потрошителем, как, впрочем, и ни о каких других. Ее внезапный интерес к делу «бедного молодого Вудса» удивителен, если только «Вудс» не является Робертом Вудом, а кем-то другим.
Мне кажется, что к 1907 году у Эллен уже зародились некоторые сомнения насчет своего бывшего мужа, сомнения, которые она предпочитала не высказывать, а держать при себе. Но когда человек попал под суд, мог быть признан виновным и даже повешенным, Эллен не могла молчать. Мораль ей этого не позволила бы. Если что-то беспокоило ее совесть, она могла отправить запечатанное письмо своей сестре. Эллен могла даже опасаться за собственную жизнь.
После убийства в Кэмден-тауне психическое и физическое здоровье Эллен начало ухудшаться. Большую часть времени она проводила вне Лондона. Она по-прежнему виделась с Сикертом и продолжала помогать ему, как могла. Только в 1913 году она полностью разорвала с ним всяческие отношения. Годом позже она умерла от рака матки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ДОЧЕРИ КОБДЕНА
Зллен Мелисент Эшбернер Кобден родилась 18 августа 1848 года в Данфорде, в старинном семейном доме, расположенном поблизости от деревни Хейшотт в Западном Сассексе.
В конце мая 1860 года, когда в Мюнхене родился Уолтер, одиннадцатилетняя Эллен жила в Париже. Она спасла воробья, выпавшего из гнезда в саду. «Милое маленькое создание ест из моих рук и даже клюнуло меня в палец», — написала она своей подруге. Мать Эллен, Кейт, устроила замечательный детский праздник, на который собралось более пятидесяти детей, она брала дочку в цирк и на пикник на «удивительном дереве», где была лестница, ведущая на самый верх, где и был накрыт стол. Эллен узнала великолепный трюк с «помещением яйца в винную бутылку». Все это время отец писал ей теплые письма.
Жизнь в Англии была не настолько увлекательной. В большинстве писем Ричард Кобден пишет дочери об ужасной буре, которая чуть не разрушила семейный дом и повалила в парке тридцать шесть деревьев. Жестокие холодные ветры уничтожили в поместье большинство кустарников, в том числе и вечнозеленые. А уж цветы на следующее лето придется высаживать заново. Письмо проникнуто предчувствием ужасных событий, причина которых кроется в Германии. Будущий муж Эллен к этому времени уже подрос достаточно, чтобы пересечь Ла-Манш и поселиться в Лондоне, где ему предстоит оказать огромное влияние на жизни множества людей, в том числе и на жизнь Эллен Кобден.
О жизни отца Эллен, Ричарда Кобдена, написано множество книг. Он был одним из двенадцати детей в семье. Детство его было нелегким. В возрасте десяти лет его отослали из дома, после того как отец полностью разорился. Ричард стал работать на дядю, лондонского торговца, и посещал школу в Йоркшире. Этот период его жизни был мучительным и в физическом, и в эмоциональном смысле. Став взрослым, Ричард не любил говорить о нем.
Страдания не сделали его эгоистом. Он любил людей, и люди любили его. В нем не было горечи и озлобленности. Его политическая карьера складывалась непросто, но даже это не озлобило его. Ричард Кобден всегда думал о людях. Он глубоко сострадал фермерам, которые, как и его отец, всегда могли потерять все, что имели. Сострадание Кобдена к людям заставило его бороться за отмену несправедливых «Зерновых законов», из-за которых множество фермеров было обречено на нищету и голод.
«Зерновые законы» были приняты в 1815 году, когда после наполеоновских войн Англия находилась на грани голода. Хлеб был великой ценностью. Пекари не имели права продавать хлеб раньше чем через двадцать четыре часа после испечения. Черствый хлеб люди ели в меньших количествах. Наказание за нарушение этого закона было жестоким. Пекарей штрафовали не меньше чем на пять фунтов, к тому же им приходилось оплачивать судебные издержки. В детстве Ричард Кобден видел, как отчаявшиеся голодные бедняки приходили в Данфорд и просили милостыню или объедки с кухни. Но его собственная семья была настолько бедна, что не могла поделиться даже этим.
