– Понимаю, не мое дело, конечно… Только уж больно у тебя вид убитый, девушка. Конечно, ты молодая еще, можно себя эдак-то растрачивать… – Она замолчала, держа паузу. Давай, мол, вступай в душевный разговор. Вишь, я тебе мосток перекинула, облегчи душу. Но не дождавшись ответной реакции, снова вздохнула, заговорила деловито: – Тебе бы поесть надо, вот чего! Хочешь, обед в ресторане закажу? Прямо сюда принесут…
– Нет, не надо! То есть спасибо, конечно… Не надо.
От одной только мысли о еде ее снова затошнило, да так сильно, что она поневоле схватилась за горло, сглотнула горькую слюну.
– Ну, не надо, так не надо… Тогда хоть умойся иди, там туалет открыт. А я пока матрац наверх уберу, сидячее место тебе организую. От чаю-то небось не откажешься?
– Да, чаю хорошо бы…
– Ну, иди тогда.
– Спасибо вам за заботу. Даже неловко как-то…
– Ой, да чего там неловко! Я не к каждому, поди, с заботой-то лезу. Уж двадцать лет езжу, всякого люда перевидала. И настоящее переживание от пустой гордости умею отличить. А у тебя, видать, такое переживание, что и словами не выскажешь. Да мне и не надо, в общем. Просто работа у меня такая… Иди, иди, а то туалет займут, настоишься под дверью!
Поезд сильно набирал ход, пока Соня шла, ее два раза мотнуло так, что она пребольно ударилась плечом о стены. Вошла в туалет, глянула на себя в зеркало… Да уж, видок еще тот. Все «переживания» вылезли на лицо, растеклись тенями под глазами. И сами глаза – полусумасшедшие. Волосы слиплись на лбу жалкими прядками. Соня откинула их пятерней назад, потрясла головой. Потом принялась плескать в лицо водой, отфыркиваясь. И впрямь – чуть полегче стало… По крайней мере, противная тошнота отступила. И первая здравая мысль пришла в голову – надо Олегу позвонить. Как он там? Вернее… как он с Николенькой?
Сначала испугалась, а потом уцепилась за эту мысль – да, позвонить! А что, в самом деле? Что в ее звонке преступного? Ведь если по сути… Ну, оставила мать ребенка отцу. Отцу, не кому-нибудь! Имеет мать право спросить, как у них там дела?
Соня решительно выудила из кармашка сумки телефон, кликнула номер Олега. Краем глаза отметила: ручки-то все равно дрожат от страха… Ага, длинный гудок. И следом – сразу короткий. Сбросил, значит. Не захотел разговаривать. Что ж… Правильно. Этого и следовало ожидать, в общем.
Оп! Эсэмэска! От Олега! Так, что там… Господи, как пальцы дрожат… И буквы на дисплее пляшут, не разобрать ничего. Ага, вот. «…Живи как хочешь. Если так, я сына не брошу. И не звони мне больше. Никогда».
Все. Все! Коротко и ясно. Так ясно, что ожгло слезами глаза, перехватило горло отчаянием. Соня затряслась вся, отвернулась к окну, зажав нос и рот в ковшик ладоней. Сдержаться надо, не рыдать же тут, на людях…
Сволочь, сволочь! Даже говорить не стал, плюнул жалкой эсэмэской! Ах, как горделиво – сына не брошу! Честный любящий отец! Где же раньше она была, твоя честность-любовь? Под маминой юбкой? Да и умеешь ли ты любить, по большому счету? Или все-таки умеешь, если заставить? «Сына не брошу…» А она, значит, сына бросила… И что значит – не звони больше? Да какое право?.. Она же – мать! А впрочем, какая мать после всего, что сделала…
Да, он прав, наверное. Она не мать. Ехидна. И назад ей дороги нет. «Живи, как хочешь». И все равно – сволочь, сволочь!
Сколько так Соня просидела, отвернувшись к окну, она уже и не помнила. Ушли первые самые горячие слезы, сбежали по щекам, по пальцам жалкие теплые ручейки, потом и они высохли. В голове была пустота от ужаса содеянного. За окном темнело, красное закатное солнце плясало на верхушках деревьев, притягивало ее бездумный взгляд. Казалось, взгляд и впрямь был бездумный…
Ей захотелось пить. Да, на столике же чай стоит – давно проводница принесла. Соня отвернулась от окна, жадными глотками выпила холодную сладкую жидкость, отерла губы. Сложила руки перед собой, как прилежная школьница, уставилась пустым взглядом вперед. А в общем – в никуда. Все равно перед собой ничего толком не видела. Так, движения какие-то, люди сидят, лежат на полках, кто-то идет по проходу…
А, да это та самая девица. С японскими запахами. В туалет, наверное, пошла. В одной руке брезгливо казенное вафельное полотенце мнет, в другой косметичку держит. А лицо, лицо-то какое! Презрительно-высокомерное! Цаца!
Проходя мимо, «цаца» мазнула взглядом по лицу Сони и вдруг остановилась как вкопанная. Выражение лица вмиг сменилось на растерянное, даже брови поползли вверх, будто увидела перед собой что-то из ряда вон выходящее. Что, что? Что ты на моем лице такое увидела? На нем написано содеянное мною преступление, да? Ты не цаца, а заядлая физиогномистка? Смотрите, эта женщина бросила своего ребенка? Что, это на нем написано?
– Ну, что случилось? – обратилась к ней Соня грубо, с оставшейся слезной хрипотцой в голосе. – Что вы на меня так уставились, девушка?
– Н… Нет… Ничего… Извините…
– А если ничего, так идите, куда шли!
Девица дернулась, как лань, двинулась по проходу дальше. Нет, странная какая! Уставилась, главное, своими глазищами…
Соня достала из косметички зеркало, глянула на себя. Лицо как лицо. Ну да, помятое, конечно, и глаза несчастные. Но это что – повод, чтобы так откровенно пялиться?
Вот девица обратно идет… И опять смотрит! Прямо ест глазами! Укусить ее, что ли? А может, она это… Озабоченная какая-нибудь? А что, бывает же…
Слава богу, мимо прошла, не остановилась. Надо еще чаю у проводницы попросить… Жажда замучила. Внутри все горит огнем. А поезд мчится, и за окном уже густые сумерки, почти ночь, и редкие огни полустанков, и такая тоска…
– Извините, девушка… Можно мне с вами поговорить?
Соня повернула голову – и чуть не задохнулась от возмущения. Опять эта девица! Что, что ей надо? Уже и уселась напротив, и взгляд такой… будто умоляющий.
– А что, больше поговорить не с кем?
– Да не в этом, собственно, дело… То есть… Меня вообще-то Маргаритой зовут. Но для всех я Марго. Говорят, мне это имя больше подходит.
– И что? Вы именно об этом хотите поговорить?
– Да вы не сердитесь, я же…
– А с чего вы взяли, что я сержусь? Я вас знать не знаю. И знать не хочу.
– Да хотя бы выслушайте меня! Чего вы сразу в штыки? Что я вам плохого сделала?
Девица по имени Марго слегка скуксилась, отвернулась к окну, побарабанила по пластиковой столешнице изумительной красоты ноготками. И внезапно Соня почувствовала, что раздражение ушло – чего она, в самом деле… Накинулась с хамством…
– Ладно, извините. Давайте, валяйте насчет поговорить. Чего хотели-то?
– Да я… Даже не знаю, как начать. Может, вы мне не поверите, но… А как вас зовут, кстати?
– Ну… Допустим, Соня.
– Как?! Как вы сказали?!
Да господи боже мой, точно, ненормальная какая-то! Глаза вытаращила, ладошки на груди сложила и замерла с открытым ртом. Вот уж воистину – что в имени тебе моем? Имя как имя. Не Клеопатрой же назвалась, всего лишь родным скромным именем!
