— Проклинаю вас всех! Я вызову дьявола, и он будет в бешенстве!
Вот это был хороший ход.
Меня отшвырнули, как раскаленный уголь. Я ударилась о землю, вскочила на ноги и повернулась спиной к кобыле, расставив руки, словно пыталась спрятать ее от них, защитить. Тем четверым оставалось лишь таращиться на меня, вернее, троим, потому что четвертый все еще корчился и хныкал: «Мои глаза, мои глаза…»
Сдерживая дыхание, я в свою очередь не сводила с них глаз. Казалось, весь лес услышал меня — все птицы и насекомые, и я с опозданием подумала, что, наверное, было глупо говорить ведьмовские речи. Я бежала от охотников на ведьм, а в этом краю их, без сомнения, предостаточно.
Но слова уже прозвучали. Дело сделано.
— Ведьма?
Они посмотрели друг на друга.
Они посмотрели вниз, на травы, понимая теперь, в чем дело.
В звенящей тишине я слышала дыхание каждого из нас и кап-кап дождя. Потом они забормотали на своем шотландском. Они таращились на меня так долго, что я смутилась.
Я не сказала: «Да, я ведьма», ведь я никогда не называла себя ведьмой. Я придержала язык и, чтобы успокоить кобылу, почесала ей шею. Она это любила.
— Сколько тебе лет?
Я надула губы. Я была зла, потому что они напугали кобылу и выбросили травы Коры из сумки, а теперь наступают на них, отчего они портятся.
— Этой зимой будет шестнадцать, — проворчала я.
— Что ты здесь делаешь?
— А вы что здесь делаете?
Я дерзкая. Умею быть такой, это у меня от Коры.
Человек с лицом цвета сливы разглядывал меня:
— Английская девчонка? В женском плаще? На краденой лошади?
Мягкость ли, что появилась в его голосе, или полумрак, или долгое одиночество заставили меня заговорить с ним — не знаю. Но я сказала:
— Меня мать отослала. Ее называют ведьмой и ненавидят, и скоро ей предстоит умереть, так что она велела мне ехать на северо-запад, прочь от Торнибёрнбэнка, чтобы они не смогли и меня убить заодно. — Я глянула на землю. — Это ее травы. Теперь они мои — я собираюсь торговать ими, чтобы выжить. Это все, что у меня есть… ну, кроме моих мозгов и кобылы.
Я выпалила все одним духом. Будто слова были водой и они вылились наружу. И что теперь? Мы все стояли среди потока моих слов, как длинноногие птицы в ручье. У меня перехватило дыхание, глаза наполнились слезами, потому что я подумала об умирающей Коре. Но я не позволю всем увидеть мою печаль.
Я думала про себя: «Дура». Никто не любит болтунов. Лучше всего держать язык за зубами, но мне это никогда не удавалось.
То, что произошло дальше, было еще более странным.
Они подошли ко мне. Не схватили мою сумку и кобылу. Они были как звери, которые спрятали когти. Это потому, что я показала свое истинное лицо, — я словно воздух, который всегда становится чище после грозы.
Потом каждый из нас осмотрел себя, очищая одежду под дождем. Я поправила юбки и постаралась сделать так, чтобы волосы были меньше похожи на солому.
Человек, которого я мысленно окрестила Сливой, произнес:
— Вешать людей — куда больший грех, чем те грехи, за которые повешено большинство.
Словно пытался утешить меня.
Я шмыгнула носом. Сказала:
— Да.
— Я знаю Торнибёрнбэнк, — сказал он. — Недалеко от Хексема? Там растет вишня?
Его глаза сделались такими грустными, что мне стало жаль его и страх совсем ушел. Он посмотрел на землю, усыпанную моими травами, и спросил:
— Что ты умеешь? Лечить?
— Кое-что умею.
— Ты можешь заняться его глазами?
У бедняги, что корчился на земле, все еще текла кровь.
— Пожалуй, — сказала я.
— А как насчет шитья? Готовки?
Тут я была не слишком большим мастером, но кое-что могла. Я сказала:
— Да.
Он кивнул и велел:
— Вылечи ему глаза. Меня избавь от кашля, вон тому парню вправь ногу и зашей пару курток, а мы дадим тебе мяса. И ты сможешь передохнуть.
Он помог мне собрать травы Коры и сложить их обратно в сумку.
Я последовала за ними по лесу. Шагала сквозь кап-кап-кап, а кобыла фыркала, и я шептала себе и тем, кто видит и слышит нас, — Богу, духам, затаившимся сущностям и всяким таким созданиям: «Здесь, сейчас, начинается моя вторая жизнь».
Она началась, когда закончилась жизнь Коры.
Моя вторая жизнь. И она прошла в седле.
* * *
Они были призраками, мистер Лесли.
Не привидениями, сотканными из дымки или из воздуха, не потерянными душами. Просто призрачными людьми — последними из своего клана, потому что дни грабежей ушли в прошлое. Я даже думала, что все болотники перевешаны или изгнаны в дальние земли. Но вот они — стоят передо мной. Пропахшие потом, в сапогах из козьей шкуры.
Они отвели меня на поросшую мхом влажную поляну. В котелке варилась козья нога. Стреноженный конь дремал под деревом, и три куры клевали что-то в грязи. Вечерний свет был тусклым, каким он бывает в амбарах, и, посмотрев наверх, я увидела звезду, светящуюся сквозь деревья.
Мне дали чашку бульона.
Я подумала о том, какой я была, во что верила несколько часов назад, и это вовсе не похоже на то, что происходит теперь.
Я вылечила болотнику глаза в ту же ночь. На его счастье, у меня нашлась очанка, я растолкла ее вместе с льнянкой, сказала: «Тихо!» — и насыпала на веки. Потом вытащила занозу из пятки. Против кашля, что грохотал, как гвозди в пустом ведре, помогла мать-и-мачеха, заваренная в молоке. Я сказала:
— Пейте это понемногу на ночь, и кашель вскоре пройдет.
Нет лучше травки для груди.
Я съела немного козьего мяса, оно было вкусным. Потрескивал огонь. Моя кобыла дремала бок о бок со стреноженным конем болотников.
— Мы встречали таких, как ты, — сказал Слива.
— Таких, как я?
— Беглецов. Тех, кто скрывается. В лесах бродит много народу, за которым охотятся по разным причинам — большим и малым. — Он положил кусок козлятины в рот, пожевал. — Из-за мертворожденных детей. Из-за дикого сердца. Из-за веры.
Я кивнула:
— У моей матери дикое сердце.
— Но она не сбежала вместе с тобой.
— Нет. Потому что они бы последовали за ней. Нашли бы ее. И меня тоже.
При мысли об этом мои глаза наполнились слезами, и он, похоже, это заметил:
— Ты такая же, как и мы. Можешь считать, что это не так, но это так. Большинство наших предков расстались с жизнью в петле. Мы, как и ты, живем по законам природы — по истинным законам. Человеческие законы неправильные, несправедливые.
