Я не понимала этого слова. Мне было не до того — у меня образовалось нечто вроде небольшой фермы. Со мной жили семь кур, потому что одна из моих девочек сошлась с петушком и вот что получилось. Три яйца ей высидеть не удалось. А из пяти вылупились цыплята, вначале они были желтыми, суетливыми и ныряли под хвост матери, когда мимо проходила корова. Они росли потихоньку и вскоре сами копошились в грязи и откладывали яйца. Они все рассаживались на орехе в те длинные летние ночи.
Еще к тому времени у меня появились козы. Человек из Инверригэна, что расположился в лесах у изгиба Кое, привел мне в подарок двух коз.
Я стояла на цыпочках у пчелиного гнезда, пытаясь осторожно достать его палкой, когда услышала, что меня зовет мальчик:
— Корраг! Корраг!
Он дергал меня за рукав, лопотал на гэльском. Я пожала плечами:
— Я не говорю на гэльском.
Тогда он хлопнул в ладоши, потом показал на свой зуб, и я поняла, в чем дело. Я взяла любисток и направилась в Инверригэн. Его отец лежал пластом. Раньше мне приходилось видеть почерневшие зубы и ощущать гнилостное дыхание, но не такие, как у него. Я поморщилась. А он вздрогнул, когда я дотронулась до его десен. Его затрясло еще больше, когда я выдернула пенек, потому что такой зуб невозможно вылечить. Я вложила любисток в дырку и оборвала ногтями лишнее. В десне у него осталась настоящая рана. Но уже через два дня у моей хижины дремали две козы, положив головы на спины друг другу, и я знала, что это благодарность за то, что человек из Инверригэна вновь мог жевать мясо. А еще был мед, потому что мальчик опять нашел меня у пчелиного гнезда и показал, как его доставать, не навредив пчелам.
Он окунул в него свой палец, облизал его, лучезарно мне улыбнулся.
Так что у меня были куры, и козы, и олень. Паутина под крышей. Сова была снаружи, но она ухала в темноте, словно общалась со мной. А еще эти ворованные коровы.
В те длинные теплые дни я много странствовала. Я выходила рано и возвращалась поздно. Я забиралась далеко на север, где высилась величайшая из гор — курносая и покрытая туманом. Я шла на юг, к морю. Бродя по долине, я продиралась сквозь заросли лютиков и траву по колено, а когда стебелек цветка попадал между пальцами ног и я нечаянно срывала его на ходу, я наклонялась и вроде как спасала цветок. Я закладывала его за ухо или несла к себе в хижину. К чему оставлять его увядать на склоне холма? Так что мое жилище в те летние месяцы было наполнено цветами — сухими или почти сухими, в основном желтыми лютиками, которые светились, как настоящие свечи, и я сидела посреди всего этого и представляла себе, что на самом деле вокруг меня дворец и я сейчас в прекрасной зале, залитой золотым светом.
Лютики, крестовник, шалфей… Начало лета приносит самые главные лечебные травы, и это хорошо, потому что Макдоналды стали совершать больше набегов, чем ранее. Возможно, жара горячила их кровь. Или слово «якобит» распалило их, и от него они заходились ревом, — я точно не знаю. Но я излечила несколько ран, нанесенных клинками. Один из «медведей» не смог дойти до моей хижины, так что я склонилась над ним снаружи. С нами был Маклейн. Он подошел ближе, когда я зашивала «медведя», и сказал:
— А почему у него стежки меньше, чем те, которыми ты зашивала меня. Он тебе что, больше нравится? Или я тебе не по нраву?
И подмигнул.
Он тоже участвовал в набегах, словно и не было той раны. После того как я зашила дыру у него в голове, прошло шесть месяцев или даже больше, и, запрыгивая на гаррона, он сказал:
— А что ты мне предлагаешь? Гнить в кресле у огня? Не ехать в Ахалладер?
Я беспокоилась, что швы могут разойтись во время скачки, что задетая ветка разорвет их напрочь и он умрет. Но он говорил: «Я Макдоналд. Я из ветви Иэна нан Фраоха, который поборол воина Финна…» — и я знала, что он не останется сидеть у огня.
И он отправился в Ахалладер. Я смотрела, как он уходит. Он, двое его сыновей и еще горстка людей. Девять человек пронеслись мимо меня под теплым июньским солнцем, среди жужжания насекомых и аромата трав.
Но только восемь вернулись назад.
Иэн пришел за мной. Он сплюнул в кусты, тяжело дыша, и сказал:
— Быстрее, кровоточащая рана…
Так оно и было. Я обнаружила больше крови на траве и одежде, чем осталось в человеке. Я узнала его лицо. Узнала каштановые волосы и рассеченный подбородок и вспомнила, как он однажды помахал рукой, приветствуя меня.
— Ты можешь спасти его? — спросил Иэн.
Рана была на ноге. Дирк врезался в тонкую голубоватую кожу под коленом и рассек вену. Я затянула ее тканью. Придавила грыжник так крепко, как могла, и старалась изо всех сил. Но его глаза застыли, глядя в небо. Его дыхание остановилось.
Я покачала головой:
— Нет…
Я помню все. Я помню, как женщина обмывала мертвого мужчину в тишине, как плескалась вода в плошке. Они осторожно забинтовали место разреза. Закрыли его безжизненные глаза. В мягких летних сумерках они вынесли его из дома у озера, и плакали волынки, и светили факелы, и все люди долины спустились туда, где Кое встречается с морем. Они положили Макфэйла в лодку, и она поплыла по воде. К острову.
— Он будет похоронен там, — сказал Аласдер, — на Эйлин-Мунде. Это священная земля, там покоятся лучшие из нашего клана.
Последние лучи света таяли в небе.
Словно почувствовав мои мысли, он произнес:
— Это не война, сассенах. Не набег. — Он переступил с ноги на ногу. — Нас позвали в Ахалладер на встречу с главами других кланов, чтобы поговорить с Кэмпбеллом… Он предложил деньги. Наша преданность королю Вильгельму, похоже, стоит немало.
— Подкуп.
— Ага. Но мы не взяли денег. И произошла свара.
Мне стало очень грустно. Я не смогла спасти этого человека. Но мне было так горько, так печально, что не выразить и словами.
Волынки прекратили играть, подул легкий ветерок.
Аласдер стоял неподвижно. Сара подошла к нам, положив руку на живот. Она дважды поцеловала меня и сказала:
— Ничего нельзя было сделать, Корраг. Мы все видели рану. Не вини себя.
Они просили меня зайти к ним и поесть. Но как я могла идти есть? Видимо, я не настолько сильная. Я всегда думала, что у меня сильное сердце. Всегда думала, что я не воин, — но, возможно, вся моя жизнь была боем. Просто я воевала по-другому. Они ушли, а я ждала в темноте, пока не вернется лодка, — тело исчезло, похороненное в соленой земле острова.
Ахалладер. Запишите. Человек умер от раны, полученной там. Взятка была отклонена, и дирк был воткнут. Я больше ничего не знаю, но и этого достаточно, этим все сказано. Та ссора только ускорила беду, что пришла следом.
Я горевала по нему. По Макфэйлу.
Я не очень хорошо знала его. Но мы помахали руками, приветствуя друг друга, а потом я склонилась к нему в момент его смерти — я слышала его последний вздох. Я ощутила его щекой, а говорят, что последний вздох человека — это его правда, его душа.
