— Полковник Джон Хилл! Полковник Хилл из Инверлохи! Я пришла к вам за помощью! Вы выслушаете меня? — надрывалась я сквозь снег. — Я пришла из Гленко!
Я кричала очень долго. Я вопила:
— Полковник Хилл! Полковник Хилл!
Слышал ли он? Я думаю, да. Я думаю, он слышал мои крики — и, может быть, он думал: «Это что, ветер? Или призрак?» Потому что подошел к окну, чтобы посмотреть. Сотрясая решетку, я взглянула вверх на узкое высокое окошко западной башни, которое подмигивало и светило, словно там горел очаг. И когда я вопила: «Полковник Хилл!!!» — я видела, как черная тень заслонила свет, — тень, по очертаниям похожая на мужчину, он стоял там в окне, так что я видела силуэт его парика и форму его носа. Он смотрел вниз, во внутренний двор. На девчонку, которая ждала у ворот, выкрикивая его имя. Я отпустила решетку. Отступила назад. Меня захлестнул ужас, потому что я поняла: он не впустит меня.
«Он знает, — вот что я подумала. — Он знает, что должно случиться».
Это он сделал. И он должен был сделать это. Ведь ему передали приказ короля из рук в руки. Пергаменты подписываются королем и передаются, и вновь подписываются и вновь передаются, и я полагаю, что полковник Хилл обнаружил на своем бюро бумагу, в которой говорилось: «Искоренить ветвь из Гленко», и что он мог сделать? Был ли у него другой выбор? Кроме как поставить свою подпись? Был ли выбор?
Я не виню его. Я виню его не больше, чем палача, набросившего веревку на шею Коры, того, кто шепнул ей: «Прости». Я виню его не больше, чем можно винить дождь или ненастные дни, когда вода смывает гнезда вместе с птенцами, потому что дождь делают облака. Это не вина дождевых капель.
Так что полковник Хилл смотрел вниз. Он увидел меня, одетую в лохмотья. Он увидел снег, становящийся все гуще и, возможно, подумал: «Уже слишком поздно». Или: «Спаси, Господи, их души». Или: «Помилуй мя, Господи», потому что, говорят, он верующий человек с добрым сердцем, его очертания в окне казались силуэтом печального и старого мужчины.
Я кивнула.
Потом я подумала: «Бежать», повернулась и побежала назад сквозь снег.
Вперед, вперед. Я мчалась обратно мимо деревьев и скал, которые уже запомнили меня, я замечала следы своих ног на снегу и сожалела, потому что разве был какой-то прок оттого, что я бежала на север? Я видела их и говорила своему призраку: «Поверни назад, поверни назад. Не теряй времени».
Это худшая из погод и худшее из всех чувств — страстное желание добраться до цели и при этом испытывать чудовищный страх, мечтать о возвращении домой, когда ноги тонут в сугробах, а в голове мечутся панические мысли, и от этой паники становится хуже. Юбка и плащ промокли насквозь и липли к коже, и я ничего не видела из-за пурги, ничего не слышала из-за завывающего ветра. Я думала об Аласдере. Я думала о том, как он сказал: «Почему они должны причинить нам вред? Мы приняли их в своих домах!» — очень благородные и мудрые слова, но я не верила в них. Даже несмотря на то, что их произнес он — с его веснушчатыми руками, его голубыми глазами. Я любила, как он выговаривал мое имя и как придерживал ветки, когда мы шли, и, продираясь сквозь снег, я повторяла вновь и вновь: «Пусть все будет хорошо, пусть все будет хорошо…» Я мчалась, проламывала лед и проваливалась в воду. Взбираясь на скалу, я разбила щеку и ободрала кожу о шипы, у меня текла кровь, оставляя красный след на земле. Но когда нам очень сильно что-то нужно, мы, не задумываясь, делаем это, так что я приказывала себе: «Вверх! Вставай!» — потому что все, чего я хотела, — это вернуться в Гленко. Я знала, идет беда. Я знала, что будет дальше.
«Идет кровь», — сказала Гормхул.
На бегу я повторяла: «Я сильная. Я родилась зимой. Я вернусь в долину до того, как лезвие вонзится в тело, прежде чем коровники будут опустошены. Или я приду туда и обнаружу, что они ушли, — все, кого я люблю, убежали и теперь в безопасности». Я так сильно надеялась на это. И я мчалась стремительно, как боевой конь. Облепленная грязью, с посиневшей кожей. Волосы хлопали по спине, когда я бежала.
Достигнув Лох-Левена, я увидела, что лодки нет. Теперь там не было парома, так что я пошла на восток вдоль берега к дальнему краю озера, позади северного хребта. Я знала, что оттуда есть дорога, — она шла через напоенные воздухом высоты, но это был единственный путь, чтобы обойти ту гряду и спуститься в Гленко. Это все, что мне оставалось, поэтому я бежала туда. Я проголодалась и замерзла. Но когда мы должны, мы исхитряемся сделать это. Я спотыкалась о подол, так что он рвался, но подолы никогда не имели значения. Я ползла по крутому склону сквозь такой густой снег, что по сравнению с ним метель в Инверлохи казалась мягкой снежной пылью. Сугробы выросли мне по грудь. Я гребла руками, словно по воде. Голова — единственное, что я еще чувствовала, тело исчезло. Если бы я присела на тех высотах, думаю, смерть бы набросилась на меня и забрала с собой. Несмотря на то, что я родилась в декабре. Несмотря на то, что я была сильной и одновременно беззащитной.
Я не останавливалась. Только когда я взобралась на ветреную гряду, я замедлила бег, услышав лоулендскую речь. Среди белого кружения я различила мужские голоса. И решила: «Прячься». Двое красномундирников поднимались по направлению ко мне, так что я нырнула вниз. Я закопалась в сугроб и прижала ладони ко рту, чтобы сдержать неровное дыхание, пока они проходили. Они торопились. Один сказал:
— Я не буду участвовать в этом! Не буду! Я не могу…
— Это против всех законов, которые я знаю! — сказал другой.
Они были напуганы так же, как и я, — те двое сбежавших мужчин.
Они ушли. Я приказала себе: «Вперед! Беги! Беги!» И выволокла себя из дыры. Когда спускалась в долину, я споткнулась, упала, скатилась со склона как камень. Я встала израненной и искалеченной, но зато спустилась быстро, как и хотела. Потом на запад, на запад, на запад по тому пути, каким я впервые входила в долину тихой, залитой лунным светом ночью, когда пришла к Встрече Вод — ледяному, поблескивающему голубым водопаду. Я посмотрела вниз и увидела красоту. Долина была белой, спокойной и сияющей.
Я замедлила шаг и остановилась. Пытаясь отдышаться под мягко падающим снегом, я подумала, что вряд ли когда-нибудь видела такую красоту, как здесь. Сейчас. Это был мерцающий мир. Нежный и спящий. Дым очага в Ахтриэхтане поднимался прямо вверх, деревья клонились от снега, и я увидела следы оленей вокруг. Зажглась Утренняя звезда.
Я подумала: «Я люблю это место. Сильно».
А еще, стоя в тишине, я засомневалась: «Может, я ошибалась все это время? Неужели правда грядет смерть?» Я почти улыбнулась своим мыслям. Я почти засмеялась, сказав себе: «Посмотри на эту красоту. Как здесь могут произойти убийства? Посмотри, как ты была не права, Корраг, как ты ошибалась…» Я верила, что здесь слишком много света, чтобы вдруг опустилась тьма. Слишком много любви.
Но потом прозвучал мушкетный выстрел. Он расколол долину. И я бежала, думая: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет».
Я спустилась в долину. Обутая в снег и в кровь, побитая о скалы.
