— И я понял, Мела, — сказал Тим, — именно тогда понял, насколько ты дорога мне, и то, что Одри Герман была для меня всего лишь объектом недолгого флирта, ничего не значащим эпизодом, глупой выходкой, из числа тех, которые мужчины затевают со скуки. — Он умолк, но и я ничего не говорила, а потому он продолжил: — Я хотел телеграфировать тебе, сказать, что между нами все осталось по-прежнему, но не смог этого сделать. Ты была в открытом море, а нас перед отплытием уже не отпускали на берег, и мне оставалось только представлять себе, что я скажу тебе при встрече — что я сожалею о случившемся и считаю себя полным идиотом.
— И тогда ты написал мне?
— Я написал тебе сразу, как только улучил удобный момент. Мы долго болтались в море, как тебе, может, известно, конвои эти никуда не спешат. Когда мы высадились в Ливерпуле, нас сначала направили на аэродром в Ланкашире и только потом уже переправили сюда. Меня могли в любой момент отправить в Лондон. И я знал, что непременно найду тебя, как только окажусь в этом городе.
Я сидела, глядя в огонь и раздумывая над тем, как все могло бы сложиться, если Тим появился там прежде, чем я уехала на север с Питером. Наверное, я тут же пообещала бы ему выйти за него замуж, задержалась бы еще на какое-то время в Англии, стремясь как можно чаще видеться с ним, a потом вернулась бы домой, в Канаду, и стала бы ждать окончания войны — того времени, когда мы сможем вновь взять в свои руки вырванные из них нити собственных судеб.
Но теперь было уже поздно думать о том, как бы все случилось, если бы… Вот она я — мужняя жена; и хотя мне хотелось выложить Тиму все до последней крохи, я понимала, что причина моего брака является не только моей тайной, но и Питера тоже.
Тем не менее я должна была что-то сказать. Тим был прав, называя мой брак поддельным. Зная меня лучше всех на свете, он просто не мог обмануться, хотя я сама надеялась обмануть целый мир.
— Теперь твоя очередь, — проговорил Тим, завершив свой рассказ. — Мела, расскажи мне подробно обо всем, что с тобой случилось.
— Едва ли я смогу это сделать, — ответила я, — моя история слишком запутана. Но ты должен знать, что, когда ты бросил меня, все в этой жизни потеряло для меня смысл. Я приехала сюда, потому что так решила мама. А приехав, узнала, что дядя Эдвард погиб. Я была слишком несчастна, чтобы в таком состоянии возвращаться в Канаду, и потому осталась здесь и вышла замуж за Питера.
— В чем я вынужден винить только себя самого! — с горечью воскликнул Тим. — Ах, Мела! Ну, почему ты так поспешила? Ты могла бы догадаться, что я все равно вернусь к тебе.
Я почувствовала некоторое облегчение, услышав, что Тим берет всю вину за мой брак на себя.
В конце концов, разве можно было усомниться в том, что, если бы не Тим, я не оказалась бы сейчас в Англии, и если бы я не ощущала такую невозможную тоску и пустоту без него, то никогда не подумала бы прибегнуть к столь радикальному методу спасения репутации Питера.
Поэтому я не стала более просвещать его, а лишь ответила на его вопрос:
— А как мне могло прийти в голову, что ты передумаешь? Я решила, что ты обручился с Одри Герман, думала, что ты собираешься жениться на ней!
— Я был дураком, безумцем! Но, Мела, я люблю тебя! Ты не можешь выбросить меня из своей жизни!
— Но что же мне делать?
— Продолжать встречаться со мной и любить меня. Ты же любишь меня и знаешь об этом, Мела, разве не так?
— А как же Питер?
— А что — Питер? Эти англичане все похожи друг на друга. Мне стоило только посмотреть на него, чтобы увидеть, что он не герой твоего романа. Холодный, сдержанный — ты не будешь счастлива с таким парнем.
«Ну да, если б ты знал!» — подумала я про себя, вспоминая те пламенные, обжигающие поцелуи, которыми потряс меня Питер, когда я отправилась переодеваться. А как всего какой-то час назад он сжимал меня в своих страстных объятиях, а потом ушел, опасаясь потерять власть над собой.
Нет, Питер, если знать его, не был холодным, но ведь и я была обманута его сдержанностью и меня обманула это его невозмутимое спокойствие.
— А как ты собираешься приспособиться к этой жизни? — спросил Тим. — Тебе не понравится здесь, Мела, кругом одни снобы. Они не похожи на нас, эти люди, они увязли в своей чопорности и настолько убеждены в собственном превосходстве, что порой пытаешься понять, а что в них, собственно, человеческого.
— Откуда ты знаешь все это? — удивилась я. — Ты ведь в Англии совсем недолго пробыл.
— Ну нет, я вижу их насквозь, — уверенно ответил Тим. — Ты же знаешь, я всегда к ним так относился. Твоя мать, конечно, дело другое; но ведь и ты находила их такими же скучными.
— Помню, — ответила я, — но сейчас мы находимся на их земле. Подожди говорить, пока не увидишь Лондон! Когда увидишь, как они мужественно держатся во время бомбардировок — ими можно только восхищаться! Да и со многими из них очень легко и просто общаться.
— Умолкни! Хватит о них! — вдруг довольно резко перебил меня Тим. — Я ревную тебя, Мела, ревную к тому, что ты находишься здесь, ревную к твоему англичанину-мужу, ревную к тому, что ты принадлежишь другому, а не мне!
— Ах вот оно что, — проговорила я со вздохом. — Увы, ни твоя ревность, ни любые слова не изменят того положения, в котором мы оказались.
— Но ведь должен найтись какой-нибудь выход.
— Какой?
— Ну, не знаю. Наверно, если бы не война, мы с тобой могли бы бежать. Сейчас побег невозможен — меня поймают и расстреляют как дезертира.
— Ну и что же ты предлагаешь?
— Что-нибудь придумаем, — успокоил меня Тим. — В Лондоне мы сможем, я полагаю, встречаться.
— A если нет?
— Черт побери, все должно как-то устроиться! Не волнуйся, Мела, все будет хорошо, потому что просто не может быть иначе.
Я не могла не улыбнуться легкомысленным рассуждениям Тима. Он всегда был таким: верил, что все сложится само собой и самым удобным образом; что все неприятности, если их убрать подальше, каким-то образом перестанут существовать. Тим всегда готов был верить в то, что все сложится к лучшему в лучшем из миров. Он не мог быть несчастным, расстроенным или жалким дольше нескольких минут.
При всей убедительности его рассказа я не могла не заметить в нем временной пробел. Примерно неделя разделяла тот день, когда он понял, что Одри Герман ему безразлична, и дату прихода моей телеграммы. Он вполне мог успеть написать мне письмо, прислать хотя бы слово ободрения и надежды. Потом, он пробыл в Англии два или три дня, прежде чем собрался написать мне. Если бы он написал мне на борту пересекавшего Атлантику корабля и отправил письмо сразу, как только сошел на берег, я могла бы получить его до того, как вышла за Питера. Впрочем, что теперь думать о том, что могло бы быть; нам надо было найти какое-то решение на будущее.
Я посмотрела на Тима, и сердце мое кольнуло: такой он был молодой, энергичный, привлекательный. Я вдруг почувствовала себя гораздо старше, чем он. Похоже было, что все переживания и горести последнего месяца состарили меня, в то время как Тим остался прежним, столь же очаровательным и — хотя мне было горько признавать это — столь же безответственным.
