– Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы,
когда пятьдесят тысяч было одних ляхов! да и – нечего греха таить – были тоже
собаки и между нашими, уж приняли их веру.
– А гетьман ваш, а полковники что делали?
– Наделали полковники таких дел, что не приведи бoг и нам
никому.
– Как?
– А так, что уж теперь гетьман, зажаренный в медном быке,
лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему
народу. Вот что наделали полковники!
Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему берегу
молчание, подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг
поднялись речи, и весь заговорил берег.
– Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви!
чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить
такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали
с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!
Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и
почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались
всё характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись,
упорно и долго хранили в себе внутренний жар.
– Перевешать всю жидову! – раздалось из толпы. – Пусть же не
шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых
пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!
Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией
по всем головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех
жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без
того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже
заползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили.
– Ясновельможные паны! – кричал один, высокий и длинный, как
палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную
страхом. – Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово! Мы
такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не можно
сказать, какое важное!
– Ну, пусть скажут, – сказал Бульба, который всегда любил
выслушать обвиняемого.
– Ясные паны! – произнес жид. – Таких панов еще никогда не
видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на
свете!.. – Голос его замирал и дрожал от страха. – Как можно, чтобы мы думали
про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют
на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое,
что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда
ли, Шлема, или ты, Шмуль?
– Ей-богу, правда! – отвечали из толпы Шлема и Шмуль в
изодранных яломках, оба белые, как глина.
– Мы никогда еще, – продолжал длинный жид, – не снюхивались
с неприятелями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с
запорожцами, как братья родные…
– Как? чтобы запорожцы были с вами братья? – произнес один
из толпы. – Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить,
поганцев!
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали
швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы
только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на
воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана,
за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги
Бульбу и жалким голосом молил:
– Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата
вашего, покойного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству. Я ему
восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
– Ты знал брата? – спросил Тарас.
– Ей-богу, знал! Великодушный был пан.
– А как тебя зовут?
– Янкель.
– Хорошо, – сказал Тарас и потом, подумав, обратился к
козакам и проговорил так: – Жида будет всегда время повесить, когда будет
нужно, а на сегодня отдайте его мне. – Сказавши это, Тарас повел его к своему
обозу, возле которого стояли козаки его. – Ну, полезай под телегу, лежи там и
не пошевелись; а вы, братцы, не выпускайте жида.
Сказавши это, он отправился на площадь, потому что давно уже
собиралась туда вся толпа. Все бросили вмиг берег и снарядку челнов, ибо
предстоял теперь сухопутный, а не морской поход, и не суда да козацкие
чайки
[20]
– понадобились телеги и кони. Теперь уже все хотели в поход, и старые
и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего
запорожского войска, положили идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и
посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по
деревням и хлебам, пустить далеко по степи о себе славу. Все тут же
опоясывалось и вооружалось. Кошевой вырос на целый аршин. Это уже не был тот
робкий исполнитель ветреных желаний вольного народа; это был неограниченный
повелитель. Это был деспот, умевший только повелевать. Все своевольные и
гульливые рыцари стройно стояли в рядах, почтительно опустив головы, не смея
поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не
вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в деле
козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия.
– Осмотритесь, все осмотритесь, хорошенько! – так говорил
он. – Исправьте возы и мазницы,
[21] испробуйте оружье. Не забирайте много с
собой одежды: по сорочке и по двое шаровар на козака да по горшку саламаты
[22]
и толченого проса – больше чтоб и не было ни у кого! Про запас будет в возах
все, что нужно. По паре коней чтоб было у каждого козака. Да пар двести взять
волов, потому что на переправах и топких местах нужны будут волы. Да порядку
держитесь, панове, больше всего. Я знаю, есть между вас такие, что чуть Бог
пошлет какую корысть, – пошли тот же час драть китайку и дорогие оксамиты
[23]
себе на онучи. Бросьте такую чертову повадку, прочь кидайте всякие юбки, берите
одно только оружье, коли попадется доброе, да червонцы или серебро, потому что
они емкого свойства и пригодятся во всяком случае. Да вот вам, панове, вперед
говорю: если кто в походе напьется, то никакого нет на него суда. Как собаку,
за шеяку повелю его присмыкнуть до обозу, кто бы он ни был, хоть бы
наидоблестнейший козак изо всего войска. Как собака, будет он застрелен на
месте и кинут безо всякого погребенья на поклев птицам, потому что пьяница в походе
недостоин христианского погребенья. Молодые, слушайте во всем старых! Если
цапнет пуля или царапнет саблей по голове или по чему-нибудь иному, не давайте
большого уваженья такому делу. Размешайте заряд пороху в чарке сивухи, духом
выпейте, и все пройдет – не будет и лихорадки; а на рану, если она не слишком
велика, приложите просто земли, замесивши ее прежде слюною на ладони, то и
присохнет рана. Нуте же, за дело, за дело, хлопцы, да не торопясь, хорошенько
принимайтесь за дело!
