Так распоряжал кошевой, и все поклонились ему в пояс и, не
надевая шапок, отправились по своим возам и таборам и, когда уже совсем далеко
отошли, тогда только надели шапки. Все начали снаряжаться: пробовали сабли и
палаши, насыпали порох из мешков в пороховницы, откатывали и становили возы и
выбирали коней.
Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда
девался Андрий: полонили ли его вместе с другими и связали сонного? Только нет,
не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не
было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком, не слыша, что его
давно называл кто-то по имени.
– Кому нужно меня? – сказал он, наконец очнувшись. Перед ним
стоял жид Янкель.
– Пан полковник, пан полковник! – говорил жид поспешным и
прерывистым голосом, как будто бы хотел объявить дело не совсем пустое. – Я был
в городе, пан полковник!
Тарас посмотрел на жида и подивился тому, что он уже успел
побывать в городе.
– Какой же враг тебя занес туда?
– Я сейчас расскажу, – сказал Янкель. – Как только услышал я
на заре шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и, не надевая его,
побежал туда бегом; дорогою уже надел его в рукава, потому что хотел поскорей
узнать, отчего шум, отчего козаки на самой заре стали стрелять. Я взял и
прибежал к самым городским воротам, в то время, когда последнее войско входило
в город. Гляжу – впереди отряда пан хорунжий Галяндович. Он человек мне
знакомый: еще с третьего года задолжал сто червонных. Я за ним, будто бы затем,
чтобы выправить с него долг, и вошел вместе с ними в город.
– Как же ты: вошел в город, да еще и долг хотел выправить? –
сказал Бульба. – И не велел он тебя тут же повесить, как собаку?
– А ей-богу, хотел повесить, – отвечал жид, – уже было его
слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану,
сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как
только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего – я все
скажу пану – нет и одного червонного в кармане. Хоть у него есть и хутора, и
усадьбы, и четыре замка, и стеновой земли до самого Шклова, а грошей у него
так, как у козака, – ничего нет. И теперь, если бы не вооружили его бреславские
жиды, не в чем было бы ему и на войну выехать. Он и на сейме оттого не был…
– Что ж ты делал в городе? Видел наших?
– Как же! Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло, Хайвалох,
еврей-арендатор…
– Пропади они, собаки! – вскрикнул, рассердившись, Тарас. –
Что ты мне тычешь свое жидовское племя! Я тебя спрашиваю про наших запорожцев.
– Наших запорожцев не видал. А видал одного пана Андрия.
– Андрия видел? – вскрикнул Бульба. – Что ж ты, где видел
его? в подвале? в яме? обесчещен? связан?
– Кто же бы смел связать пана Андрия? Теперь он такой важный
рыцарь… Далибуг,
[30]
я не узнал! И наплечники в золоте, и нарукавники в золоте,
и зерцало
[31] в золоте, и шапка в золоте, и по поясу золото, и везде золото, и
все золото. Так, как солнце взглянет весною, когда в огороде всякая пташка
пищит и поет и травка пахнет, так и он весь сияет в золоте. И коня дал ему
воевода самого лучшего под верх; два ста червонных стоит один конь.
Бульба остолбенел.
– Зачем же он надел чужое одеянье?
– Потому что лучше, потому и надел… И сам разъезжает, и
другие разъезжают; и он учит, и его учат. Как наибогатейший польский пан!
– Кто ж его принудил?
– Я ж не говорю, чтобы его кто принудил. Разве пан не знает,
что он по своей воле перешел к ним?
– Кто перешел?
– А пан Андрий.
– Куда перешел?
– Перешел на их сторону, он уж теперь совсем ихний.
– Врешь, свиное ухо!
– Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал? На
свою бы голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, коли он
соврет перед паном?
– Так это выходит, он, по-твоему, продал отчизну и веру?
– Я же не говорю этого, чтобы он продавал что: я сказал
только, что он перешел к ним.
– Врешь, чертов жид! Такого дела не было на христианской
земле! Ты путаешь, собака!
– Пусть трава порастет на пороге моего дома, если я путаю!
Пусть всякий наплюет на могилу отца, матери, свекора, и отца отца моего, и отца
матери моей, если я путаю. Если пан хочет, я даже скажу, и отчего он перешел к
ним.
– Отчего?
– У воеводы есть дочка-красавица. Святой боже, какая
красавица!
Здесь жид постарался, как только мог, выразить в лице своем
красоту, расставив руки, прищурив глаз и покрививши набок рот, как будто
чего-нибудь отведавши.
– Ну, так что же из того?
– Он для нее и сделал все и перешел. Коли человек влюбится,
то он все равно что подошва, которую, коли размочишь в воде, возьми согни – она
и согнется.
Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что велика власть
слабой женщины, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны
природа Андрия; и стоял он долго как вкопанный на одном и том же месте.
– Слушай, пан, я все расскажу пану, – говорил жид. – Как
только услышал я шум и увидел, что проходят в городские ворота, я схватил на
всякий случай с собой нитку жемчуга, потому что в городе есть красавицы и
дворянки, а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то хоть им и есть
нечего, а жемчуг все-таки купят. И как только хорунжего слуги пустили меня, я
побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил все у служанки-татарки.
«Будет свадьба сейчас, как только прогонят запорожцев. Пан Андрий обещал
прогнать запорожцев».
– И ты не убил тут же на месте его, чертова сына? –
вскрикнул Бульба.
– За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек
виноват? Там ему лучше, туда и перешел.
– И ты видел его в самое лицо?
– Ей-богу, в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачней.
Дай Бог ему здоровья, меня тотчас узнал; и когда я подошел к нему, тотчас
сказал…
– Что ж он сказал?
– Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал:
«Янкель!» А я: «Пан Андрий!» – говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи
козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец – теперь не отец мне, брат – не
брат, товарищ – не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду
биться!»
