И козаки все, сколько ни было их, брали, у кого был ковш, у
кого черпак, которым поил коня, у кого рукавица, у кого шапка, а кто подставлял
и так обе горсти. Всем им слуги Тарасовы, расхаживая промеж рядами, наливали из
баклаг и бочонков. Но не приказал Тарас пить, пока не даст знаку, чтобы выпить
им всем разом. Видно было, что он хотел что-то сказать. Знал Тарас, что как ни
сильно само по себе старое доброе вино и как ни способно оно укрепить дух
человека, но если к нему да присоединится еще приличное слово, то вдвое крепче
будет сила и вина и духа.
– Я угощаю вас, паны-братья, – так сказал Бульба, – не в
честь того, что вы сделали меня своим атаманом, как ни велика подобная честь,
не в честь также прощанья с нашими товарищами: нет, в другое время прилично то
и другое; не такая теперь перед нами минута. Перед нами дела великого поту,
великой козацкой доблести! Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего
за святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему
свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть
бусурменов, все бы сделались христианами! Да за одним уже разом выпьем и за
Сечь, чтобы долго она стояла на погибель всему бусурменству, чтобы с каждым
годом выходили из нее молодцы один одного лучше, один одного краше. Да уже
вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны тех
внуков, что были когда-то такие, которые не постыдили товарищества и не выдали
своих. Так за веру, пане-братове, за веру!
– За веру! – загомонели все, стоявшие в ближних рядах,
густыми голосами.
– За веру! – подхватили дальние; и все что ни было, и старое
и молодое, выпило за веру.
– За Сичь! – сказал Тарас и высоко поднял над головою руку.
– За Сичь! – отдалося густо в передних рядах. – За Сичь! –
сказали тихо старые, моргнувши седым усом; и, встрепенувшись, как молодые
соколы, повторили молодые: – За Сичь!
И слышало далече поле, как поминали козаки свою Сичь.
– Теперь последний глоток, товарищи, за славу и всех
христиан, какие живут на свете!
И все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток
в ковшах за славу и всех христиан, какие ни есть на свете. И долго еще
повторялось по всем рядам промеж всеми куренями:
– За всех христиан, какие ни есть на свете!
Уже пусто было в ковшах, а всё еще стояли козаки, поднявши
руки. Хоть весело глядели очи их всех, просиявшие вином, но сильно загадались
они. Не о корысти и военном прибытке теперь думали они, не о том, кому
посчастливится набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских
коней; но загадалися они – как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких
гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как
мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по сторонам
чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами и
склонившимися, как мелкая травка, лесами. Как орлы, озирали они вокруг себя
очами все поле и чернеющую вдали судьбу свою. Будет, будет все поле с
облогами
[34]
и дорогами покрыто торчащими их белыми костями, щедро обмывшись
козацкою их кровью и покрывшись разбитыми возами, расколотыми саблями и
копьями. Далече раскинутся чубатые головы с перекрученными и запекшимися в
крови чубами и запущенными книзу усами. Будут, налетев, орлы выдирать и
выдергивать из них козацкие очи. Но добро великое в таком широко и вольно
разметавшемся смертном ночлеге! Не погибнет ни одно великодушное дело, и не
пропадет, как малая порошинка с ружейного дула, козацкая слава. Будет, будет
бандурист с седою по грудь бородою, а может, еще полный зрелого мужества, но
белоголовый старец, вещий духом, и скажет он про них свое густое, могучее
слово. И пойдет дыбом по всему свету о них слава, и все, что ни народится
потом, заговорит о них. Ибо далеко разносится могучее слово, будучи подобно
гудящей колокольной меди, в которую много повергнул мастер дорогого чистого
серебра, чтобы далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился красный
звон, сзывая равно всех на святую молитву.
Глава 9
В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в
погоню за татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что
потянулась часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать
засаду; то же думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли
даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших
веков, войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку,
но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в
город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались вылазкою и пронюхали всё: куда
и зачем отправились запорожцы, и с какими военачальниками, и какие именно
курени, и сколько их числом, и сколько было оставшихся на месте, и что они
думают делать, – словом, чрез несколько уже минут в городе всё узнали.
Полковники ободрились и готовились дать сражение. Тарас уже видел то по
движенью и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и
наказы, уставил в три таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, – род
битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в
засаду: убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев,
чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И когда все было сделано
как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы ободрить и освежить их, –
знал, что и без того крепки они духом, – а просто самому хотелось высказать все,
что было на сердце.
– Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше
товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля
наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были
пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические
недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как
вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое
время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше
товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое
дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но
породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали
и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких
товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь – и там
люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до
того, чтобы поведать сердечное слово, – видишь: нет, умные люди, да не те;
такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не
то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… –
сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал:
– Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей;
думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да
были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие
бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить;
свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость
чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который
желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у
последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в
поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется
оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за
голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное
дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж
если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так
умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!
