— С днем рождения тебя, Мерета Люнггор! Поздравляю с тридцатидвухлетием! Да, сегодня шестое июля. Ты находишься здесь вот уже сто двадцать шесть дней, и нашим подарком к дню твоего рождения станет то, что мы теперь целый год не будем выключать у тебя свет.
— О господи! Нет, вы не можете так поступить со мной! — простонала она. — За что вы так со мной обращаетесь? — Она поднялась на ноги, не отводя рук от лица, и выкрикнула: — Если вы хотите замучить меня до смерти, то сделайте это прямо сейчас!
Женский голос был холодным как лед и показался ей немного тише обычного.
— Мерета, успокойся. Мы не собираемся тебя мучить. Напротив, мы хотим дать тебе шанс предотвратить дальнейшее ухудшение условий. Тебе нужно только самой ответить на вопрос: почему ты оказалась в таком положении? За что мы посадили тебя в клетку, как зверя? Найди ответ сама!
Мерета запрокинула голову. Это было так ужасно! Не лучше ли промолчать? Забиться в угол, и пускай они говорят что хотят.
— Найди ответ, Мерета, иначе ты сделаешь себе только хуже.
— Я не знаю, за что вы требуете ответа! Это связано с политикой? Или вы вымогаете из кого-то деньги? Я же не знаю! Скажите мне!
Голос, доносившийся сквозь слабое потрескивание, стал еще холоднее:
— Ты не справилась, Мерета. Поэтому будешь наказана. Наказание не слишком жестокое, ты вполне его вынесешь.
— Боже мой! Нельзя же так! — зарыдала Мерета, падая на колени.
И тут же услышала, как знакомое посвистывание воздушной струи сменилось шипением. Затем почувствовала поступающий в помещение теплый наружный воздух. Он нес с собой запахи хлебного поля, пашни и зеленой травы. Неужели это наказание?
— Мы закачиваем в твою камеру воздух, чтобы поднять давление до двух атмосфер. Посмотрим, сможешь ли ты дать ответ через год. Мы не знаем, какое давление может вынести человеческий организм, но увидим это со временем.
— Господи Боже мой! — прошептала Мерета, почувствовав давление в ушах. — Не допусти этого! Не допусти!
17
2007 год
Веселые голоса и звон бутылок, доносившиеся с парковки, заранее дали Карлу знать, что веселье в таунхаусе в самом разгаре.
Часть его соседей давно сбилась в шайку фанатичных любителей гриля, считавших, что говядину необходимо держать над жаровней с коксом как можно дольше, чтобы уже невозможно было понять по вкусу, что это такое. Они собирались круглый год, при всякой возможности, и особенно любили устраивать свои сборища на террасе у Карла. Он ничего не имел против: они особо не дебоширили, а пустые бутылки всегда уносили с собой.
Неизменно ведавший жаровней Кенн в знак приветствия облапил Карла за плечи, кто-то сунул в руки холодную банку пива, и, положив себе на тарелку подгорелый кус мяса, Карл направился в дом, затылком чувствуя провожавшие его доброжелательные взгляды. Когда он молчал, эти ребята никогда ни о чем не спрашивали, и за это он их тоже любил. Они привыкли к тому, что когда у него в голове ворочаются мысли об очередном расследовании, достучаться до него труднее, чем до какого-нибудь политика местного значения. Впрочем, на этот раз в голове Карла ворочались мысли не о расследовании, а о Харди.
Его одолевали сомнения.
Может быть, надо еще раз взвесить все «за» и «против». Уж он-то нашел бы способ убить Харди так, чтобы об этом ни одна собака не пронюхала. Пузырек воздуха в капельницу, или зажать ему рукой рот. Дело недолгое, потому что Харди не стал бы сопротивляться.
Но сможет ли он это? Имеет ли право? Проклятая дилемма! Помочь или не помочь? И в чем в данной ситуации будет заключаться настоящая помощь? Скорее для Харди будет лучше, если Карл встряхнется и, отодрав задницу от стула, отправится к Маркусу требовать, чтобы тот вернул ему недоконченное дело, над которым он тогда работал. Если хорошенько подумать, Карлу, в сущности, до лампочки, с кем придется работать и что они на его счет скажут. Если бы знать наверняка, что Харди будет легче, если возьмут тех мерзавцев, стрелявших в них на Амагере, то он бы вполне это потянул. Лично его от этого дела тошнит. Если он найдет тех скотов, он их просто пристрелит, хотя кому, спрашивается, от этого будет прок? «Только не мне», — подумал он.
— Карл, слушай! У тебя не найдется для меня сотняшки в дорогу? — прервал его размышления Йеспер.
Пасынок явно куда-то собрался. Его приятели из Люнге уже знают, что если позовешь с собой Йеспера, вместе с ним приплывет пара бутылок пива. У Йеспера завелись в районе благодетели, готовые ящиками продавать пиво лицам, не достигшим шестнадцати лет. Пусть на несколько крон дороже — кого это волнует, если за выпивку все равно платит отчим?
— Мне кажется или это уже в третий раз за нынешнюю неделю? — спросил Карл, доставая купюру из бумажника. — Завтра, что бы там ни было, пойдешь в школу, ладно?
— Ладно, — ответил Йеспер.
— А уроки сделал?
— Да, да!
Значит, не сделал. Карл нахмурился.
— Ладно, Карл. Не трепыхайся! Я не собираюсь ходить в десятый класс в Энгхольме. Уж как-нибудь перейду в аллерёдскую гимназию.
Слабое утешение. Это значит, что придется еще следить за его успеваемостью в гимназии.
— Ну пока, будь здоров и не кисни! — бросил Йеспер на прощание, направляясь к сараю, где стоял велосипед.
Но это было легче сказать, чем сделать.
— Карл, что тебя гнетет — дело Люнггор? — спросил Мортен, собирая последние бутылки.
Он никогда не уходил к себе, пока не наведет в кухне полный блеск. Мортен хорошо знал свои слабости — завтра его голова распухнет, словно нежное эго премьер-министра, и если он хотел что-то сделать, то следовало приступать прямо сейчас.
— Меня беспокоит не столько дело Люнггор, сколько Харди. По свежим следам ничего не найдено, а теперь это уже никого не волнует, включая меня самого.
— Но ведь расследование по делу Люнггор вроде бы благополучно закончено? — промямлил Мортен. — Она утонула, так ведь? О чем тут еще говорить?
— Гм… Ты так считаешь? Так почему же она утонула, спрашиваю я себя? В море не штормило, качки не было, она, судя по всему, была совершенно здорова. С финансами у нее все было в порядке, она хорошо выглядела, ее карьера шла в гору. Может быть, ей было несколько одиноко, но рано или поздно она бы и это уладила.
Карл покачал головой. Кого он хочет обмануть? Это дело очень даже интересовало его, как и любое другое, в котором возникало так много вопросов.
Он закурил сигарету и взял банку пива, которую кто-то открыл, но так и не выпил. Пиво оказалось тепловатым и уже выдохлось.
— Что мне больше всего не дает покоя, так это ее ум. Труднее всего разобраться в тех делах, где жертва умница вроде нее. Насколько я понимаю, для самоубийства у нее особых причин не было. Вражды к ней никто не питал, брат любил ее. Так почему же тогда она исчезла? Вот, например, ты, Мортен Холланд, разве утопился бы на ее месте?
