Но тут Ассад выразительно замахал руками:
— Да, Ассад?
— Одну минуточку! Ладно? Я только хочу взять блокнот. А ты, уж пожалуйста, повтори мне все еще раз!
Харди выглядел уже получше. Раньше казалось, что его голова просто впаяна в подушку, но теперь она приподнялась и стали видны тонкие жилки, бьющиеся на висках. Лежа с закрытыми глазами, он имел умиротворенный вид. Постояв над ним, Карл подумал, не лучше ли просто уйти. Часть прежней аппаратуры из палаты была вынесена, хотя дыхательный аппарат остался и продолжал качать воздух. Надо думать, все это было хорошим знаком.
Карл осторожно повернулся и сделал шаг к двери, но тут его остановил голос Харди:
— Почему ты уходишь? Не можешь смотреть на лежачего?
Карл обернулся: Харди был все в том же положении.
— Если хочешь, чтобы люди не уходили, покажи как-нибудь, что не спишь. Например, открой глаза.
— Нет. Не сегодня. Сегодня мне неохота открывать глаза.
И тотчас же огорошил Карла во второй раз.
— Мне приходится так делать, чтобы один день хоть чем-то отличался от другого.
— Понятно.
— Завтра я решил смотреть только направо.
— О'кей, — согласился Карл, но в глубине души ему стало очень больно от таких слов. — Харди, ты несколько раз разговаривал с Ассадом. Ничего, что я его тебе прислал?
— Очень даже чего, — сказал Харди, почти не шевеля губами.
— Ну, раз уж прислал, так что же теперь? И буду посылать его столько раз, сколько потребуется. Не возражаешь?
— Только если он притащится с этими пахучими жареными штучками.
— Непременно скажу ему.
Из неподвижного тела, когда-то бывшего его товарищем Харди, вырвались звуки, которые при желании можно было принять за смех:
— От этих штук меня потом так пронесло, как никогда в жизни. Сиделку довел до отчаяния.
Карл попытался отогнать от себя эту картину. Слышать такое было тяжело.
— Я скажу Ассаду, чтобы в следующий раз не пичкал тебя такими сильнодействующими угощениями.
— Есть какие-нибудь новости в деле Люнггор?
С тех пор как Харди парализовало, он впервые выразил к чему-то интерес. Карл почувствовал, как стало жарко щекам. Пожалуй, так недолго и заплакать.
— Да, появились кое-какие новости.
Он рассказал о развитии событий, связанных с именем Даниэля Хейла.
— Знаешь, что я думаю? — спросил Харди, выслушав рассказ.
— Ты подумал, что в этом деле появились зацепки, от которых можно танцевать.
— Точно. За километр слышно: тут что-то нечисто. — Харди на миг открыл глаза, глянул в потолок и снова закрыл. — Ты не наткнулся, случайно, на какой-нибудь политический след?
— На это ни намека.
— Разговаривал с представителями прессы?
— Ты о ком?
— С каким-нибудь политическим комментатором в Кристиансборге. Они первые все разнюхивают. Или с кем-нибудь из бульварных газет? Например, Пелле Хюттестед из «Госсипа». Этот пустозвонный бочонок после увольнения из «Актуэльт» занялся выгребанием грязи из закоулков Кристиансборга, так что он на этих делах собаку съел. Спроси у него, и будешь знать больше.
На лице Харди мелькнула улыбка и тотчас же пропала. «Скажу ему прямо сейчас», — подумал Карл и заговорил очень медленно, чтобы все дошло с первого раза:
— Харди, в Сорё произошло убийство. Думают, это те же люди, что на Амагере.
Харди даже бровью не повел.
— Ну и?..
— Те же самые обстоятельства, то же оружие, та же, очевидно, красная клетчатая рубашка, тот же круг лиц, то же…
— Я спросил — «ну и?..»
— Так я же и говорю.
— Ну и мне-то какое до этого дело?
В редакции «Госсипа» наступило затишье: очередной номер был собран, подготовка следующего еще только начиналась. Несколько журналистов, занимающихся светскими сплетнями, взглянули на Карла без всякого интереса: очевидно, не узнали. Тем лучше.
Пелле Хюттестеда он обнаружил в уголке в компании старших товарищей по перу, впавших в непробудный сон, среди которых только он один задумчиво теребил свою рыжую, жиденькую, аккуратно подстриженную окладистую бороденку. Этого деятеля Карл отлично знал по отзывам: негодяй и проходимец, остановить которого могли только деньги. Непонятно было, отчего столько датчан обожали читать его напыщенную многословную брехню, чего нельзя было сказать о его жертвах. Судебные иски нескончаемой чередой сыпались на Хюттестеда, но главный редактор прикрывал мелкую сволочь, состоявшую у него на службе: статьи Хюттестеда поднимали тираж и главный редактор зарабатывал на нем бонусы. Подумаешь, велика важность, иной раз штраф заплатить!
Бросив быстрый взгляд на полицейский жетон Карла, журналист снова повернулся к коллегам.
Карл взял его за плечо:
— Я сказал, что у меня есть к вам несколько вопросов.
Журналист обернулся и посмотрел на него как на пустое место:
— Вы не видите, что я на работе? Или хотите забрать меня в участок?
Тогда Карл вытащил из бумажника единственную тысячную купюру, которую удалось отложить за несколько месяцев, и помахал у труженика пера перед носом.
— О чем речь? — спросил тот, присосавшись к купюре взглядом.
Возможно, он мысленно подсчитывал, сколько ночных часов в «Энди-баре» сможет провести на эти деньги.
— Я занимаюсь расследованием исчезновения Мереты Люнггор. Мой сослуживец Харди Хеннингсен полагает, что вы, вероятно, знаете, имелись ли у нее причины опасаться кого-нибудь из среды политиков?
— Опасаться кого-нибудь? Забавная формулировка! — произнес Хюттестед, непрестанно оглаживая волосинки на подбородке. — А почему вы об этом спрашиваете? Неужели в деле всплыло что-то новенькое?
Перекрестный допрос повернулся в противоположную сторону.
— Что-то новенькое? Нет, ничего такого. Но назрел момент, когда в некоторые вопросы пора наконец внести полную ясность.
Хюттестед кивнул:
— Спустя пять-то лет после ее исчезновения? Давайте лучше так: вы расскажете мне, что знаете, и тогда я расскажу, что знаю я.
Карл снова помахал тысячей, чтобы направить внимание собеседника в нужную сторону.
— То есть, как я понимаю, вы ничего такого не слышали, чтобы кто-нибудь был очень зол на Мерету Люнггор в то время?
— Да все ненавидели эту бабенку. Если бы не ее классные сиськи, ее бы давно послали куда подальше.
Сделав закономерный вывод, что собеседник не принадлежит к числу избирателей Демократической партии, Карл не удивился.
