— Он поздоровался и поблагодарил. Акцент сразу слыхать.
Сведберг кивнул. Оставался всего один вопрос:
— Вы, конечно, не знаете, где он живет?
Девушка наморщила лоб и задумалась.
Вдруг она и на этот вопрос ответит, мелькнуло в мозгу у Сведберга.
— Где-то неподалеку от щебеночного карьера.
— Щебеночного карьера?
— Вы знаете, где находится народный университет?
Сведберг кивнул.
— Нужно проехать мимо него, а дальше дважды свернуть налево.
— Откуда вам известно, что он живет именно там?
— За ним в очереди стоял старикан по фамилии Хольгерсон. Он всегда готов поболтать, когда расплачивается. Ну, вот он и сказал, что в жизни не встречал такого жирнюги. И добавил, что видел его возле какого-то дома неподалеку от щебеночного карьера. Там много пустых усадеб. Хольгерсон знает вообще все, что происходит в Тумелилле.
Сведберг спрятал блокнот. Теперь надо спешить.
— Знаете, может, из вас и получится полицейский.
— А что он сделал? — спросила девушка.
— Ничего. Если он явится опять, ни в коем случае не подавайте виду, что о нем кто-то спрашивал. Тем более полицейский.
— Я ничего не скажу. А можно мне как-нибудь зайти в полицейское управление?
— Позвоните и спросите меня. Моя фамилия Сведберг. Я вам все покажу.
Она просияла:
— Непременно зайду.
— Только не сейчас, а через недельку-другую. Сейчас у нас работы выше крыши.
Он вышел из магазина и поехал в ту сторону, куда направила его Анника. У поворота к карьеру остановился и вышел из машины. Достал из бардачка бинокль, подошел к карьеру и вскарабкался на брошенную камнедробилку.
По ту сторону карьера виднелись две усадьбы, расположенные довольно далеко друг от друга. Один из домов наполовину развалился, второй производил вполне сносное впечатление. Но машин во дворе не видно, дом казался безлюдным. И все же он чуял: это здесь. Усадьба уединенная. Дороги мимо нее не ведут. Без дела в этот тупик никто не поедет.
Сведберг ждал с биноклем у глаз. Начался мелкий дождик.
Примерно через полчаса дверь дома внезапно открылась. На крыльцо вышла женщина. Таня, подумал Сведберг. Она стояла совершенно неподвижно, курила. Лица ее, частично скрытого за деревом, Сведберг разглядеть не мог.
Он опустил бинокль. Да, они точно здесь. У девушки из магазина есть и уши, и глаза, да и память хорошая. Он слез с камнедробилки и вернулся к машине. Уже одиннадцатый час. Пожалуй, надо позвонить в управление и сказаться больным. Нет у него времени торчать на совещаниях.
Он должен поговорить с Валландером.
Таня бросила сигарету и затоптала окурок. Она стояла во дворе под моросящим дождем. Погода была вполне под стать ее настроению. Коноваленко уединился с новым африканцем, а ей вовсе не интересно, о чем они там рассуждают. Владимир рассказывал ей. Она знала, что в ЮАР задумали убить какого-то важного политика. Но кого именно и почему, она понятия не имела. Владимир наверняка говорил и об этом, но она не запомнила.
Во двор она вышла, чтобы побыть в одиночестве хоть несколько минут. До сих пор так и не нашлось времени подумать о том, что означает для нее смерть Владимира. Ее саму удивляло, какую печаль и боль она испытывает. Их брак всегда был сугубо практичным и деловым, что вполне устраивало обоих. Уезжая из разваливающегося СССР, они сумели быть опорой друг другу. Потом, в Швеции, она наполнила свою жизнь смыслом, помогая Владимиру в его делах. Все это изменилось, когда внезапно объявился Коноваленко. На первых порах Таню тянуло к нему. Его решительные манеры, его самоуверенность составляли резкий контраст с натурой Владимира, и она не стала колебаться, когда Коноваленко начал всерьез выказывать к ней интерес. Но очень скоро поняла, что он просто-напросто ее использует. Холодность этого человека, его неприкрытое презрение к другим людям пугали Таню. Коноваленко целиком и полностью завладел их жизнью. Иногда поздно вечером они с Владимиром говорили о том, что надо бы сняться с места и начать все сначала, подальше от Коноваленко. Но из этого так ничего и не получилось, а теперь Владимир мертв. Таня стояла на крыльце, чувствуя, как ей недостает Владимира. Что будет дальше, она себе не представляла. Коноваленко одержим мыслью разделаться с полицейским, который убил Владимира и доставил ему столько неприятностей. Пожалуй, мысли о будущем придется отложить до тех пор, когда все закончится, когда полицейский будет убит, а африканец уедет выполнять свое задание. Она сознавала, что волей-неволей целиком зависит от Коноваленко. Для эмигранта нет возврата. Все реже и уже смутно ей вспоминался Киев, город, где они с Владимиром родились и выросли. Боль причиняли вовсе не воспоминания, а уверенность, что она никогда больше не увидит то место и тех людей, которые раньше были основой ее жизни. Дверь захлопнута навеки. Заперта на замок, а ключ выброшен. Последние остатки прежней жизни исчезли вместе с Владимиром.
Она задумалась о девушке в подвале. Единственный вопрос, который она задавала Коноваленко в последние дни, был: что ждет эту девушку? Он ответил, что отпустит ее, как только отец окажется у него в руках. Но Таня сразу же усомнилась в этом. При мысли, что Коноваленко убьет и девушку, ее бросало в дрожь.
Даже себе самой Таня с трудом могла объяснить собственные чувства. Она люто ненавидела отца девушки, полицейского, который убил ее мужа, притом, по словам Коноваленко, с варварской жестокостью. Но жертвовать ради мести дочерью полицейского — это уж слишком. Хотя она прекрасно понимала, что не в ее власти воспрепятствовать Коноваленко. Малейший намек на противодействие с ее стороны — и Коноваленко обратит свои убийственные силы и против нее тоже.
Она поежилась под дождем, который тем временем усилился, и вернулась в дом. Сквозь закрытую дверь невнятно доносился голос Коноваленко. Таня прошла на кухню, посмотрела на люк в полу, потом на часы. Судя по всему, пора отнести девушке еду и питье. Она заранее приготовила пластиковый пакет с термосом и бутербродами. До сих пор узница к еде не притрагивалась. Таня все время забирала еду, оставленную в прошлый раз. Она взяла в руки приготовленный Коноваленко фонарь, зажгла его и открыла люк.
Линда забилась в угол. И лежала там скорчившись, будто ее терзали страшные боли в желудке. Таня осветила миску на полу. Нетронута. На нее нахлынуло сострадание. Раньше она была целиком погружена в свое горе по Владимиру, которое не оставляло места ни для чего другого. Но теперь, увидев в углу девушку, парализованную страхом, она почувствовала, что злоба Коноваленко не знает границ. Нет совершенно никаких причин держать девушку в темном подвале. Да еще и в цепях. Можно бы спокойно запереть ее в одной из комнат наверху, разве только связать, чтобы не сбежала.
Девушка не шевелилась. Но глаза ее следили за каждым Таниным движением. Выстриженные клочьями волосы вызвали у Тани дурноту. Она присела на корточки рядом с девушкой. Та не двигалась.
