Ян Клейн позвонил на квартиру Францу Малану во вторник, около семи утра.
— Надо встретиться, — коротко сказал он. — И срочно собрать Комитет.
— Что-то случилось? — спросил Франц Малан.
— Да, — ответил Ян Клейн. — Первая птичка оказалась непригодной. Надо выбрать новую.
11
Квартира находилась в Халлунде, в многоэтажном доме.
Поздним вечером во вторник, 28 апреля, Коноваленко припарковал машину возле этого дома. Путь из Сконе занял много времени. Приятно, конечно, гнать с ветерком, да и мощный БМВ весьма к этому располагает, но на сей раз он предпочел не нарушать скоростной режим. И не зря: перед Йёнчёпингом он мрачно отметил, что полиция остановила и выстроила на обочине целую вереницу автомобилей. А поскольку многие из них обогнали его, решил, что их застукал радарный контроль.
С другой стороны, Коноваленко не питал к шведской полиции никакого доверия. Должно быть, потому, что презирал открытость и демократизм шведского общества. Коноваленко не просто не доверял демократии, он ее ненавидел. Ведь из-за нее он лишился огромной части своей жизни. И даже если эта демократия установится еще очень не скоро — а может, вообще никогда не станет реальностью, — он уехал из Ленинграда, как только понял, что прежнее, закрытое советское общество уже не спасти. Последним, смертельным ударом был неудавшийся путч в августе 1991 года, когда кое-кто из верхушки военного руководства и политбюро, люди старого закала, попытались реставрировать давнюю иерархическую систему. Когда стало ясно, что путч провалился, Коноваленко сразу начал обдумывать план бегства. При демократии, какова бы она ни была, он жить не сможет. Мундир, который он носил с того дня, как двадцатилетним парнем поступил в КГБ, сросся с ним, стал как бы второй кожей. И он не мог содрать с себя эту кожу. Что останется?
В таких мыслях он был не одинок. В последние годы, когда КГБ подвергался коренным реформам, когда в одночасье рухнула Берлинская стена, он и его коллеги постоянно говорили о будущем, которое ждет впереди. Они знали, что тоталитарное общество рушится и что тайную полицию привлекут к ответу — таков был неписаный закон. Слишком много людей пострадало от КГБ, слишком многие пропали без вести или погибли, и их родственники потребуют отмщения. Коноваленко вовсе не хотелось предстать перед судом, как это произошло в новой Германии с его коллегами из Стази. В своем кабинете он повесил на стену карту мира и часами ее изучал. И волей-неволей пришел к мрачному выводу, что мир конца XX века не очень-то ему подходит. Представить себе жизнь в Южной Америке, в каком-нибудь из жестоких, но крайне нестабильных диктаторских режимов, он тоже не мог. Не внушали ему доверия и автократы, по сей день властвовавшие над иными африканскими государствами. Зато он прикидывал возможность перебраться в одну из фундаменталистских арабских стран. Нельзя сказать, что исламская религия вызывала у него особую симпатию. Но он знал, что тамошние власти держали полицию — и открытую, и тайную, — которая была наделена огромными полномочиями. В конце концов он все же отверг и этот вариант. Ведь какую бы исламскую страну он ни выбрал, ему нипочем не вписаться в эти чуждые национальные культуры. К тому же он не собирался отказываться от водки.
Некоторое время Коноваленко даже подумывал предложить свои услуги какому-нибудь международному агентству безопасности. Но чувствовал себя слишком неуверенно: это был мир, совершенно ему незнакомый.
В конце концов осталась одна-единственная возможность — ЮАР. Он постарался прочесть об этой стране все, что можно, хотя добыть информацию было непросто. Однако авторитет, каким по-прежнему пользовались офицеры КГБ, позволил ему добраться до шкафов с литературно-политической отравой. Прочитанное убедило его, что ЮАР — вариант вполне подходящий. Расовая сегрегация ему импонировала, официальная и тайная полиции были прекрасно организованы и весьма влиятельны.
Цветных, а тем более черных, он не любил. Считал их людьми низшего сорта, ненадежными, а зачастую преступными. Что здесь предрассудки, что нет, его не интересовало. Он просто принял это за аксиому. Но с удовольствием думал о том, что заведет себе кухарку, слугу и садовника.
Анатолий Коноваленко был женат. Однако в планах новой жизни его жена Мира отсутствовала. Она давным-давно ему надоела. Да и он ей, наверно, тоже. Оставалась одна только привычка, пустая, бесчувственная. Ради компенсации он регулярно заводил интрижки с женщинами, с которыми его сводила работа.
Обе дочери выросли, у каждой своя жизнь. Беспокоиться за них не надо.
Бегство из разваливающейся империи он задумал как исчезновение. Анатолий Коноваленко перестанет существовать. Сменит имя, а может, и внешность. А жена пусть как хочет, так и живет на ту пенсию, которую ей назначат, когда его объявят покойником.
Подобно большинству своих коллег, Коноваленко с годами выстроил целую систему тайных лазеек, которые в случае серьезной передряги позволят ему скрыться. Он скопил запас иностранной валюты, заготовил паспорта на другое имя и прочие документы. А кроме того, создал обширную контактную сеть, куда вошли люди, занимавшие стратегически важные посты — в Аэрофлоте, на таможне, в министерстве иностранных дел. Вообще так называемая номенклатура составляла нечто вроде тайной секты. Они помогали друг другу, были гарантией, что их образ жизни неистребим. По крайней мере они твердо в это верили, пока не грянуло непостижимое крушение.
На последнем этапе, перед самым бегством, все завертелось очень быстро. Коноваленко вошел в контакт с Яном Клейном, связным офицером между КГБ и разведкой ЮАР. Встретились они в Найроби, куда Коноваленко приехал по делам, впервые в жизни очутившись в Африке. Оба быстро нашли общий язык, и Ян Клейн недвусмысленно дал понять, что услуги Коноваленко могут оказаться для ЮАР весьма полезны, намекнул на перспективу иммиграции и уютной жизни в стране.
Впрочем, до этого было еще далеко. После выезда из СССР Коноваленко нуждался в промежуточном пристанище. И выбрал Швецию. Многие коллеги советовали именно эту страну. Она отличалась высоким уровнем жизни, а главное, попасть в ее пределы было несложно и столь же несложно было держаться в тени, если угодно — в анонимности. Вдобавок там была растущая русская колония, а в ней немало криминальных элементов, организованных в группировки, которые потихоньку налаживали в Швеции свою деятельность. Не удивительно, ведь крысы покидают тонущий корабль первыми, а не последними. Коноваленко знал, что эти люди ему пригодятся. КГБ и раньше прекрасно сотрудничал с преступным миром. А теперь и за рубежом они могут стать полезны друг другу.
Он вышел из машины и подумал, что в этой стране тоже есть свои позорные пятна, хоть ее и считают образцовой. Унылые жилые кварталы напоминали и Ленинград, и Берлин. Уже сейчас на фасадах словно бы лежала печать грядущего упадка. И все же, поселившись в Халлунде, Владимир Рыков и его жена Таня поступили совершенно правильно. В здешних многоэтажках обитали чуть не все национальности. И Таня с Владимиром могли жить, не привлекая к себе внимания, а им именно это и требуется.
