Она не реагировала. Валландер вдруг почувствовал, что не знает, что говорить дальше. Как рассказать ей о случившемся? С другой стороны, завтра же все будет в газетах. Шок неизбежен, что бы он ни делал. Надо было взять с собой Анн-Бритт, подумал он.
– Мама Астрид получала открытки, подписанные либо всеми троими, либо только Астрид. Из Гамбурга, Парижа и Вены. Вы не собирались уехать куда-нибудь? Я имею в виду – уехать. Никому ничего не говоря, сразу после празднования?
Наконец она ответила, но так тихо, что Валландер еле расслышал.
– Нет, – прошептала она, – никаких определенных планов не было.
У Валландера перехватило дыхание. Она говорила таким голосом, что казалось, вот-вот зарыдает. А что с ней будет, когда она узнает, что болезнь спасла ей жизнь?
Лучше всего позвонить врачу и спросить, как следует поступить. Как ей сказать? Вместо этого он продолжал ходить вокруг да около.
– Расскажи мне про ваш праздник, – попросил он.
– Зачем это?
Его поразила решимость, вдруг прозвучавшая в ее слабеньком голосе. Но не враждебность. Теперь ответ целиком зависит от того, как он будет задавать вопросы.
– Затем, что мне интересно. И мама Астрид очень волнуется.
– Обычный праздник.
– Но вы собирались устроить маскарад. Нарядиться в костюмы эпохи Бельмана.
Она не могла знать, откуда у него эти сведения. Ставя вопрос так, он рисковал – она могла замкнуться. Но если он скажет ей сейчас, что случилось с ее друзьями, на этом разговор окончится.
– Мы иногда так делали. Наряжались.
– Зачем?
– Так интереснее.
– Покинуть свое время? Представить, что ты живешь в другую эпоху?
– Да.
– И это всегда были костюмы восемнадцатого века?
– Мы никогда не повторялись, – сказала она, и он уловил в ее голосе плохо скрытую гордость.
– А почему?
На этот вопрос она не ответила. Валландер подумал, что здесь может скрываться что-то важное, и решил попробовать с другого конца:
– А что, известно, как люди одевались, к примеру, в двенадцатом веке?
– Да. Но мы так далеко не забирались.
– А как вы выбирали эпоху?
Она снова промолчала. Валландер начал понимать, на какие именно вопросы она не хочет отвечать.
– Расскажи, что случилось на Иванов день.
– Я заболела.
– Внезапно?
– Заболеваешь всегда внезапно.
– И как было дело?
– Мартин заехал за мной, а я сказала, что не могу.
– И что он сказал?
– То, что и должен был сказать.
Валландер не понял:
– Что ты имеешь в виду?
– Спросил, правда ли это. Или нет. Если говоришь неправду, тебя оттолкнут.
Он задумался. Сначала она не ответила на вопрос, почему они никогда не повторяют свои маскарады. Потом про то, как они выбирают эпоху. А теперь вдруг это. Если говоришь неправду, тебя оттолкнут. Кто оттолкнет? Откуда?
– То есть вы очень серьезно относились к вашей дружбе? Никакого вранья. Если врешь, тебя оттолкнут?
На ее лице читалось искреннее удивление.
– А иначе разве это дружба?
Он кивнул:
– Конечно. Дружба держится на доверии.
– А на чем же еще?
– Не знаю. Может быть, на любви.
Она снова подтянула одеяло к подбородку.
– Что ты подумала, когда поняла, что они уехали в Европу? И ни слова тебе не сказали?
Она посмотрела на него долгим взглядом:
– Я уже отвечала на этот вопрос.
Валландер не сразу понял, когда и где она могла отвечать на этот вопрос, но потом сообразил.
– Ты имеешь в виду того полицейского, который приходил летом?
– А кого же еще?
– А ты помнишь, когда он приходил?
– Первого или второго июля.
– А что он еще спрашивал?
Она резко придвинулась к нему, так что он даже отшатнулся.
– Я знаю, что его убили. Того, по имени Сведберг. Вы это хотели мне сообщить?
– Не совсем, – сказал Валландер. – Но я хотел бы знать, о чем он тебя спрашивал.
– Ни о чем.
Он нахмурился:
– Но ведь о чем-то спрашивал?
– Больше ни о чем. У меня есть кассета.
Он ошарашенно посмотрел на Ису:
– Ты записала на магнитофон разговор со Сведбергом?
– Потихоньку, разумеется. Я иногда так делаю. На диктофон.
– И Сведберга тоже записала?
– Да.
– А где запись?
– В павильоне. Где вы меня нашли. С голубым ангелом на этикетке.
– С голубым ангелом?
– Я сама делаю этикетки.
Он кивнул:
– Ты не против, если мы позаимствуем эту запись?
– Почему я должна быть против?
Валландер позвонил в полицию и велел дежурному послать людей за кассетой. И плейером – он вспомнил, что около кровати лежал плейер.
– С голубым ангелом? – недоверчиво спросил дежурный.
– На этикетке голубой ангел. Это срочно.
Ровно через двадцать девять минут привезли кассету. Девушка тем временем ушла в туалет и не появлялась минут пятнадцать. Когда она вышла оттуда, Валландер, к своему удивлению, заметил, что она вымыла голову. Он вдруг подумал, что надо быть настороже – как бы ей вновь не пришла мысль покончить с собой.
И тут, постучав, вошел полицейский с плейером и кассетой. Она кивнула – именно эта кассета, все правильно. Она надела наушники и нашла нужное место.
– Вот, – сказала она и протянула ему наушники.
Услышав громкий голос Сведберга, он вздрогнул, как от удара. Сведберг прокашлялся и задал свой вопрос. Ответ ее был слышен плохо – видимо, она сидела далеко от микрофона. Он перемотал пленку назад и послушал еще раз.
Нет, он не ошибся.
Она была права. Сведберг действительно задал тот же вопрос, что и он. Но не совсем. Разница в формулировках была решающей.
Вот какой вопрос задал Исе он сам:
– Что ты подумала, когда поняла, что они уехали в Европу? И ни слова тебе не сказали?
