Валландер отворил дверь. Челльберг ковырял пальцем сухую землю в цветочном горшке.
— Н-да, печально, — сказал Валландер. — При одном взгляде на нее бросает в холодный пот.
Они вернулись в приемную.
— Несколько лет назад сюда приезжала одна девушка, студентка художественного училища, — сказал Челльберг. — Здесь жил ее брат. Теперь он уже умер. Она просила разрешения зарисовать пациентов. Очень старательная, привезла с собой рисунки, чтобы показать свои умения. Я был полностью «за», но руководство решило, что это может нарушить неприкосновенность пациентов.
— Что происходит, когда они умирают?
— У большинства есть семья. А иных хоронят тихо, без родни. Тогда мы все стараемся по возможности присутствовать. Персонал здесь почти не меняется. Мы становимся им как бы новой семьей.
Попрощавшись с Челльбергом, Валландер поехал в Мариефред, перекусил в пиццерии. Несколько столиков стояли на воздухе, и после еды он устроился там с чашкой кофе. У горизонта собирался грозовой фронт. Неподалеку, у входа в небольшой универмаг, какой-то мужчина играл на гармошке. Играл душераздирающе фальшиво — попрошайка, а не уличный музыкант. Когда «музыка» стала совершенно невыносимой, Валландер допил кофе и поехал обратно в Стокгольм. Едва он вошел в квартиру на Гревгатан, зазвонил телефон. Сигналы печально отдавались в пустых комнатах. Сообщения на автоответчике никто не оставил. Валландер прослушал предыдущие записи — звонили зубной врач и портниха. У врача Луизе назначили другое время, потому что кто-то из пациентов свой визит отменил. Но когда это было? Валландер записал фамилию врача, Шёльдин. Портниха сказала только, что платье готово. Но не назвала ни свое имя, ни время.
Внезапно на Стокгольм обрушился дождь, сильнейший ливень. Валландер стал у окна, посмотрел на улицу. Он чувствовал себя захватчиком. Однако исчезновение супругов фон Энке много значило в жизни других людей, близких ему. Потому-то он и находился здесь.
Лишь через час ливень утих, один из самых сильных, что тем летом обрушивались на столицу. Затопленные подвалы, погасшие по причине пробоя электропроводки светофоры. Валландер, понятно, ничего такого не заметил. Он с головой погрузился в содержимое скоросшивателя, который Хокан фон Энке спрятал в комнате дочери. Уже через несколько минут ему стало понятно, сколько там всего намешано, жуткий хаос. Короткие стихи-хайку, фотокопии выдержек из рабочего журнала шведского главкома от осени 1982-го, более-менее неясные афоризмы, записанные Хоканом фон Энке, и многое другое — газетные вырезки, фотографии, несколько затертых акварелей. Валландер переворачивал страницы с растущим ощущением, что менее всего ожидал «получить» от Хокана фон Энке этот странный журнал, если можно так его назвать. Сперва он перелистал все подряд, попытался составить себе общее представление. Потом опять начал сначала, на сей раз внимательнее. Когда он наконец закрыл скоросшиватель и выпрямил спину, ему подумалось, что, собственно говоря, ничего не прояснилось.
Он вышел в город перекусить. Дождевой фронт ушел прочь. В девять вечера Валландер вернулся в пустую квартиру. В третий раз придвинул к себе черный скоросшиватель и опять начал просматривать.
Я ищу другое содержимое, думал он. Незримые записи между строк.
Они должны быть. В этом он не сомневался.
13
Около трех ночи Валландер поднялся с дивана, стал у окна. Опять начался дождь, заморосил по уже мокрым улицам. Опять он устало вернулся мыслями к юбилею в Юрсхольме, когда Хокан фон Энке рассказывал ему о подводных лодках. Валландер не сомневался, что уже тогда среди книжек Сигне лежали спрятанные бумаги. Там был Хоканов тайник, более надежный, чем сейф. А уверенность Валландера проистекала оттого, что фон Энке датировал часть документов. Последней датой стал день накануне его семидесятипятилетия. Дочь он навестил как минимум еще один раз, за день до исчезновения, но тогда ничего не записывал.
Дальше я не продвинусь, записал он. Хотя продвинулся достаточно далеко. Таковы были заключительные слова. И еще одно, последнее, явно добавленное позднее, другой ручкой. Трясина. И только. Одно-единственное слово.
Вероятно, последнее из написанных его рукой, подумал Валландер. Не вполне уверенно, однако чутье подсказывало, что сейчас это не важно. Другие документы, найденные в скоросшивателе, рассказали о человеке, который держал ручку, намного больше.
Прежде всего копии рабочих журналов Леннарта Юнга, главкома. Собственно, даже не сами журналы, а пометки Хокана фон Энке на полях. Нередко сделанные красными чернилами, иногда зачеркнутые или исправленные, с добавлениями, а иногда через много лет после первых комментариев вписаны совсем новые соображения. Кое-где он чертил между строк фигурки, чертиков с топорами или кочергами в руках. В одном месте вклеил уменьшенную морскую карту Хорсфьердена. Проставил там несколько красных точек, набросал несколько маршрутов для неопознанных кораблей, а потом в сердцах все перечеркнул и начал сначала. Записал также количество сброшенных глубинных бомб, пометил различные подводные минные заграждения, гидролокационные контакты. Временами все это сливалось перед усталыми глазами Валландера в не поддающуюся расшифровке кашу. Тогда он шел на кухню, ополаскивал лицо. И начинал сначала.
Зачастую фон Энке нажимал на ручку с такой силой, что протыкал бумагу насквозь. Записи говорили о совершенно ином темпераменте старого подводника, едва ли не об одержимости, пожалуй граничащей с безумием. Ни малейшего следа спокойствия, с каким он произносил свой монолог в комнате без окон.
Валландер стоял у окна, слушая скабрезные выкрики молодых парней, ковылявших среди ночи домой. Крикуны — это те, кто никого не подцепил, кто вынужден тащиться домой в одиночку, думал он. Сорок лет назад со мной тоже не раз так бывало.
Валландер с настолько напряженным вниманием вчитывался в выдержки из рабочих журналов, что, кажется, запомнил наизусть каждую фразу. Среда 24 сентября 1980 г. Главком посещает полк ПВО под Стокгольмом, записывает, что с набором офицерских кадров по-прежнему обстоит неважно, хотя на реконструкцию казарм, чтобы сделать их привлекательнее, затрачены большие деньги. В этом разделе Хокан фон Энке не сделал ни единой пометки. Только в самом низу страницы красная ручка, словно меч, вонзилась в бумагу. Вопрос о подлодках в шведских территориальных водах сегодня вновь приобрел актуальность. На прошлой неделе подводная лодка обнаружена вблизи Утё у самой территориальной границы. Лодку засекли в надводном положении, в деталях. Опознание однозначно указывает: подлодка класса «Миски». На вооружении у Советов и Польши.
Здесь записи вдруг стали неразборчивы. Валландер позаимствовал лупу со стола фон Энке и в конце концов сумел разглядеть слова. Хокану интересно, что за «детали» были замечены. Перископ? Рубка? Как долго лодка оставалась в зоне видимости, кто ее видел, каким курсом она шла. Его раздражает, что в журнале отсутствуют решающие подробности. Против слов «класса „Миски“» фон Энке написал: НАТО и «Виски». То есть западноевропейское обозначение данной подлодки. Красная ручка подчеркивает последние строки на странице. В данном случае был открыт предупредительный огонь как неприцельными выстрелами, так и глубинными бомбами. Принудить подводную лодку к всплытию не удалось. Затем она предположительно покинула шведские воды. Некоторое время Валландер размышлял, что такое «неприцельный выстрел», но объяснения не нашел — ни в собственном опыте, ни в бумагах, которые лежали перед ним. На полях написано: Предупредительным огнем лодку к всплытию не принудить, только огнем на поражение. Почему подлодке позволяют уйти?
