— Клара нас почти никогда не будит.
— Золото, а не ребенок. По правде говоря, жуткие были ночи с тобой и твоим ором.
— И ты носил меня на руках?
— Иногда с затычками в ушах. Но носил тебя именно я. Что бы там ни говорила Мона.
Ханс так резко поставил кофейную чашку на стол, что расплескал кофе. Он словно и не слышал их разговор.
— Где мама была все это время? И где Хокан?
— А ты сам как думаешь? Какова была первая мысль? Сейчас, когда все меняется?
Вопросы задавала Линда. Валландер посмотрел на нее с удивлением. Он мысленно сформулировал точно такие же. Но дочь опередила его.
— У меня нет ответов. Что-то говорит мне: отец жив. Странно, как раз когда маму нашли мертвой, я отчетливо чувствую, что он жив.
Валландер перехватил инициативу и следующие вопросы задал сам.
— Почему? Что-то ведь, наверно, заставляет тебя так думать?
— Не знаю.
Вообще-то Валландер и не ждал, что Ханс незамедлительно что-то скажет. Ему было понятно, что члены семьи фон Энке весьма далеки друг от друга.
Он задержался на этой мысли, подумав, что, пожалуй, именно здесь есть своего рода зацепка. Что знали друг о друге супруги фон Энке? Может, здесь секретов не меньше, чем в других взаимосвязях внутри семьи? Или наоборот? Может, отношения между Луизой и Хоканом были очень близкими?
В этот миг он не находил ответов, не двигался с мертвой точки. Ханс встал, ушел в дом.
— Ему надо позвонить в Копенгаген, — сказала Линда. — Мы так решили, когда ты приехал.
— Что решили?
— Что сегодня он останется дома.
— У этого человека никогда не бывает выходных?
— На мировых биржах царит большое беспокойство. Ханс огорчен. Потому и работает все время.
— С исландцами?
Линда выжидающе посмотрела на него:
— Ты пытаешься иронизировать? Не забывай, ты говоришь об отце моего ребенка!
— Когда он показывал мне свою контору, там сидели исландцы. Почему мое воспоминание о них должно быть иронией?
Линда протестующе махнула рукой. Ханс вернулся на качели. Некоторое время разговор шел о похоронах Луизы. Валландер не мог им сказать, когда судмедэксперты разрешат забрать тело.
— Странно, — сказал Ханс. — Вчера я получил большой пакет с фотографиями, сделанными на Хокановом семидесятипятилетии. Фотограф только сейчас удосужился их переслать. Там минимум штук сто.
— Хочешь, чтобы мы посмотрели? — спросила Линда.
— Не сию минуту. — Ханс пожал плечами. — Я положил их вместе со списками гостей и другими бумагами, связанными с юбилеем. В том числе с копиями всех счетов.
Валландер, погруженный в раздумья, услышал слова Ханса как бы из дальней дали. И вдруг очнулся:
— Я не ослышался? Ты сказал «список гостей»?
— Все было продумано до мельчайших деталей. Не зря же отец был офицером. Он отметил, кто действительно пришел, кто сообщил об отказе и кто в нарушение всех правил не пришел и не потрудился объяснить свое отсутствие.
— А как списки оказались у тебя?
— Мои родители не очень в ладах с компьютером. Я помогал им сделать распечатки. А после предполагалось, что я внесу туда отцовские комментарии. Бог весть зачем. Но до этого так и не дошло.
Валландер прикусил губу, задумался. Потом встал.
— Я бы хотел увидеть эти списки. И фотографии тоже. Могу взять их домой, если у вас другие планы.
— Какие планы при маленьком ребенке, — сказала Линда. — Ты что, забыл? Она скоро проснется. И тогда конец безмятежному покою. А тебе, как я понимаю, лучше всего поехать домой. Думаю, так будет спокойнее.
Ханс сходил в дом и быстро вернулся с несколькими прозрачными конвертами, полными бумаг и фотоснимков. Линда проводила отца до машины. Вдали вдруг прокатился гром. Когда Валландер хотел открыть дверцу, дочь заступила ему дорогу.
— Они не ошиблись? Может, это убийство?
— В пользу этого свидетельств нет. Иттерберг хороший полицейский, опытный. И глаз у него острый. Малейшее подозрение не останется без внимания.
— Расскажи еще раз, как она выглядела, когда ее нашли.
— Туфли аккуратно стояли рядом с телом. Она лежала разутая, на спине. Одежда в порядке. То есть она не упала, а легла.
— Но туфли?
— Вроде был такой обычай, исчезнувший в наши дни? Перед смертью выставлять обувь за порог?
Линда нетерпеливо мотнула головой:
— Во что она была одета?
Валландер попытался вспомнить, что ответил Иттерберг на его вопрос об этом. Черная юбка, светлая блузка, бюстгальтер, трусики, гольфы.
Линда покачала головой.
— Никогда не видела ее в гольфах. Она носила колготки или надевала обувь на босу ногу.
— Ты уверена?
— Вполне. Когда каталась на лыжах, надевала носки из козьей шерсти. Хотя это к делу не относится.
Валландер попробовал прикинуть, что это может означать. Он не сомневался, Линда знает, о чем говорит. Когда она говорила так решительно, как сейчас, то чаще всего оказывалась права.
— У меня нет вразумительного ответа. Переправлю твои соображения в Стокгольм.
Дочь посторонилась и, когда он сел за руль, захлопнула дверцу.
— Луиза не из тех женщин, что кончают самоубийством, — сказала она.
— И все же она это сделала.
Линда молча тряхнула головой. Валландер сообразил: она хочет, чтобы он хорошенько подумал над ее словами. Говорить об этом сейчас ни к чему. Он включил зажигание и поехал прочь. Выезжая на магистраль, вдруг свернул в другую сторону и по приморскому шоссе поехал в направлении Треллеборга. Ему нужно подвигаться. Возле пляжа Моссбю стояло несколько жилых прицепов вперемежку с обычными трейлерами. Он припарковался на обочине, спустился к морю. Всякий раз, возвращаясь сюда, он чувствовал, что именно эта полоска берега, не особенно примечательная, не больно красивая, была одним из центров его жизни. Здесь он гулял с маленькой Линдой, здесь пытался помириться с Моной, когда она сообщила ему, что намерена развестись. На этом пляже Линда без малого десять лет назад сказала, что решила стать полицейской и уже зачислена в стокгольмскую Полицейскую академию. Здесь же она рассказала ему, что ждет ребенка, то бишь Клару.
Опять-таки здесь почти двадцать лет назад прибило к берегу резиновый плот с двумя мертвецами, замученными, безымянными, в которых много позже опознали латышей. Он в точности помнил, где плот выбросило на берег, воочию видел своих коллег, обступивших красный плот, пронизывающий холодный ветер и Нюберга, который с угрюмым видом пытался составить себе картину случившегося с этими двумя людьми, мертвыми, застреленными, а не утонувшими.
