— Иными словами, ты полагаешь, что деньги по-новому приобретают решающее значение?
— Нет, но мне не нравится, что Ханс темнит. Давай не будем об этом сейчас.
Валландер поднял руки в знак капитуляции и больше расспрашивать не стал. Линда вдруг обнаружила, что Клара жует одуванчик, и вычистила девочке рот, а та опять заревела. На сей раз Валландер стоически решил терпеть и никуда не ушел. Юсси одиноко бродил за своей загородкой, наблюдая за происходящим. Моя семья, подумал Валландер. Все здесь, кроме моей сестры Кристины и бывшей жены, которая упорно спивается.
Переполох быстро утих, Клара опять ползком отправилась в исследовательскую экспедицию, Линда покачивалась в кресле.
— Не гарантирую, что оно выдержит, — заметил Валландер.
— Дедова старая мебель, — отозвалась Линда. — Если кресло сломается, я выживу. Просто грохнусь на твою захламленную, заросшую сорняком клумбу.
Валландер промолчал. Все-таки ему действовало на нервы, что она постоянно оценивает его поступки и сразу же тычет его носом в обнаруженные недочеты.
— С самого утра сегодня у меня в голове упрямо крутится один вопрос, — сказала она. — С ним нельзя подождать, как бы ни важно было дело Хокана и Луизы. Не понимаю, почему я не задала его годы назад. Ни тебе, папа, ни маме. Может, боялась ответа? Кому охота родиться по случайности.
Валландер мгновенно насторожился. Линда крайне редко называла Мону мамой. Да и его папой звала, разве только когда злилась или иронизировала.
— Не бойся, — продолжала Линда. — Я смотрю, ты уже всполошился. Просто мне хочется знать, как вы познакомились. Самая первая встреча моих родителей. Ведь об этом я ничегошеньки не знаю.
— Память у меня слабовата, но это я хорошо помню. Мы познакомились в шестьдесят восьмом на пароме между Копенгагеном и Мальмё. Не на скоростном, на подводных крыльях, а на обычном тихоходном пароме, поздно вечером.
— Сорок лет назад?
— Оба мы были очень молоды. Она сидела за столиком, народу кругом полно, и я попросил разрешения сесть рядом, она не возражала. Подробнее с удовольствием расскажу в другой раз. Я не готов сейчас копаться в своем прошлом. Давай лучше вернемся к деньгам. О каких суммах идет речь?
— О нескольких миллионах. Но ты не отвертишься и непременно расскажешь, что случилось после того, как паром пришвартовался в Мальмё.
— В тот вечер не случилось ничего. Обещаю рассказать потом. Значит, по-твоему, они скопили миллионы? Откуда взялись эти деньги?
— Бережливость.
Он нахмурил лоб. Многовато, чтобы просто скопить. Ему самому и не снилось отложить подобные капиталы.
— А такое вправду возможно? Вдруг тут уклонение от налогов или иные махинации?
— По словам Ханса, нет.
— Но ты говоришь, он темнит насчет этих денег?
— Без всякой необходимости. Месяц-другой назад этими деньгами распоряжались его родители, и больше никто.
— И как они поступили?
— Попросили Ханса вложить их. С осторожностью, никаких рискованных предприятий.
Валландер задумался. Интуиция подсказывала, что услышанное, возможно, имеет большое значение. За долгие годы полицейской службы он постоянно убеждался, что именно в деньгах кроется причина самых ужасных и тяжких преступлений, на какие способны люди. Нет другого мотива, который бы варьировался и повторялся так часто.
— Кто занимался финансовыми делами? Оба или только Хокан?
— Об этом знает Ханс.
— Тогда нам надо поговорить с ним.
— Не нам. Мне. Если что выясню, расскажу.
Клара, сидя на земле, зевала. Линда кивнула отцу. Он подхватил малышку и осторожно уложил на широкое сиденье качелей. Она улыбнулась ему.
— Я пытаюсь увидеть себя на твоих руках, — сказала Линда. — Но получается плохо.
— Почему?
— Не знаю. Только не думай, будто я хочу тебя подколоть.
Над полями, шумя крыльями, пролетела пара лебедей. Оба проводили взглядом белых птиц.
— Неужели это правда? — сказала Линда. — Неужели Луизу убили?
— Расследование продолжается. Но, по-моему, многое говорит в пользу такого вывода.
— Но почему? И кто? И все эти разговоры про русские секреты в ее сумке? Это же чистый нонсенс!
— В сумке были шведские секреты. Предназначенные для России. Не путай то, что я говорю.
Он думал, дочь рассердится, но она лишь согласно кивнула.
— Остается один вопрос, — сказал Валландер. — Где Хокан?
— Мертвый или живой?
— Мне кажется, после смерти Луизы Хокан стал как бы намного живее. Логики тут нет, знаю, и я не могу вразумительно объяснить, откуда у меня такое ощущение. Возможно, дело в полицейском опыте, накопленном с годами. Хотя и давние мои переживания неоднозначны. Тем не менее думаю, он жив.
— Это он убил Луизу?
— Разумеется, нет никаких доводов за.
— И никаких против?
Валландер молча кивнул. Он сам думал точно так же. Линда понимала ход его мыслей.
Через полчаса она отправилась домой.
Вечером Валландер пошел с Юсси на прогулку. У межевой канавы остановился отлить. Свежескошенное поле дышало сильными запахами.
Внезапно он подумал, что одно ему совершенно ясно. Что бы ни случилось, началом всему был Хокан фон Энке. И Хокан же когда-нибудь станет завершением. Луиза — промежуточное звено. Хотя совсем недавно он в этом сомневался.
Но что все это означает, он не знал. Вернулся домой в еще большей задумчивости. Сомнению не подлежало единственно то, что, стоя перед ним в юрсхольмском ресторане, Хокан фон Энке действительно был встревожен.
Все началось там, думал Валландер. С встревоженного человека.
Да, наверняка именно так. Наверняка.
24
Ночь в июле.
Валландер замер с ручкой в руке. Начало письма звучало как название плохого шведского фильма пятидесятых годов. Или, может, значительно лучшего романа, вышедшего несколькими десятилетиями раньше. Из тех, что стояли в доме его детства. И принадлежали деду по матери, который умер задолго до его рождения.
Но вообще-то все правильно. Сейчас действительно июль и ночь. Валландер лег было спать и вдруг вспомнил, что через несколько дней у сестры Кристины день рождения. Он с давних пор взял в привычку писать сестре единственное в году письмо и отсылать его вместе с поздравлениями. И потому опять вскочил, ведь и не устал пока, а тут подвернулся хороший предлог не валяться в постели, ворочаясь с боку на бок. Он сел за кухонный стол, вооружился бумагой и авторучкой — подарком Линды на пятидесятилетие. Первые слова оставил как было, ночь в июле, не стал менять. Письмо получилось короткое. Описав, сколько радости доставляет ему Клара, подумал, что в общем-то рассказывать больше нечего. Год от года письма становились все короче. Он мрачно спросил себя, чем это кончится. Перечитал написанное, решил, что вышло убого, но добавить совершенно нечего. Теснее всего связь с Кристиной была в последние годы жизни отца. Позднее они встречались, только когда Валландер, бывая в Стокгольме, находил время ей позвонить. Совсем непохожие, они вдобавок сохранили совсем разные воспоминания о детстве и уже после недолгого разговора замолкали, настороженно глядя друг на друга: неужели нам вправду больше нечего друг другу сказать?
