Судно уже долго шло с попутным ветром. Однажды утром, едва рассвело, вахтенный на носу громко закричал. Го Сы тоже проснулся от его криков и спросил:
— Почему он кричит?
— Мне кажется, свершилось невозможное, — ответил Сань, схватив брата за руку. — Думаю, он увидел землю.
Сперва земля была как темная полоска поверх волн. Потом она стала расти, подниматься из воды.
Через два дня они вошли в просторную бухту — на рейде и у длинных набережных теснились пароходы с дымящими трубами и парусные суда вроде их собственного. Всех подняли на палубу. В большие чаны накачали воды, дали каждому кусок мыла, и под надзором матросов они вымылись. Никого больше не били. Если кто небрежничал с мытьем, матросы сами драили упрямца. Всех побрили и еды дали побольше, чем в море. Потом ножные кандалы сняли, заменили наручниками.
Судно по-прежнему стояло на рейде. Сань и все остальные построились в шеренгу и смотрели вдаль, на берег. Город на холмах был невелик. Саню вспомнился Кантон. Здешний город не шел с ним ни в какое сравнение. Неужто правда, что дно рек в этой стране сплошь из золотого песка?
Вечером подошли два маленьких суденышка, причалили к подветренному борту. Спустили трап. Сань и Го Сы покинули судно в числе последних. Матросы, принимавшие их, были белые, бородатые и пахли потом, некоторые здорово навеселе. Нетерпеливые, они толкали Го Сы, который двигался медленно. Из труб суденышек валил черный дым. Сань смотрел, как парусник с мачтой, покрытой зарубками, постепенно тонул во мраке. Порвалась последняя нить, связывавшая его с родной страной.
Сань глянул на звездное небо. Оно было не такое, как раньше. Созвездия те же, но они как бы сместились.
Именно теперь он вполне осознал, что такое быть одиноким, брошенным даже звездами над головой.
— Куда нас везут? — шепотом спросил Го Сы.
— Не знаю.
На берегу они невольно схватились друг за друга, чтобы не упасть. Так долго пробыли на корабле, что едва удерживали равновесие на твердой земле.
Их втолкнули в темное помещение, провонявшее кошачьей мочой и страхом. Вошел китаец, одетый как белые. Рядом с ним еще два китайца с яркими керосиновыми лампами.
— Заночуете здесь, — сказал белый китаец. — Завтра поедете дальше. Выходить не пытайтесь. Поднимете шум, придется завязать вам рты. А если и тогда не уйметесь, отрежу язык. — Он показал нож, ярко блеснувший в свете ламп. — Слушайтесь меня, и все будет хорошо. Иначе вам несдобровать. Мои собаки любят человечьи языки. — Он спрятал нож за пояс. — Завтра вас накормят. Все будет хорошо. Скоро начнете работать. Кто справится, тот однажды вернется за море с большим богатством.
Он ушел вместе со своими людьми. Никто из теснившихся в потемках не посмел сказать ни слова. Сань шепнул Го Сы, что сейчас лучше всего поспать. Что бы ни ожидало их завтра, потребуются силы.
Сань долго лежал без сна рядом с братом, который сразу уснул. Вокруг слышались в темноте тревожные вздохи спящих и бодрствующих. Он припал ухом к холодной стене, стараясь уловить хоть какие-нибудь звуки снаружи. Но стена, толстая, глухая, не пропускала звуков.
— Ты должен забрать нас, — сказал он брату У прямо во тьму. — Хоть ты и умер, ты единственный остался в Китае.
На следующий день их погрузили в фургоны, запряженные лошадьми, и повезли прочь из города, которого они так и не увидели. Только когда фургоны выехали на сухую песчаную равнину, местами поросшую низким кустарником, всадники, вооруженные ружьями, сняли с повозок брезент.
Светило солнце, но было холодно. Сань видел, что повозки тянулись длинным извилистым караваном. Вдали виднелся горный кряж.
— Куда нас везут? — спросил Го Сы.
— Не знаю. Я же сказал тебе — не спрашивать. Отвечу, когда смогу.
Путь к горам занял несколько дней. Ночами они спали под повозками, поставленными в круг.
День ото дня холодало. Сань часто спрашивал себя, не суждено ли им с братом насмерть замерзнуть.
Лед угнездился у него внутри. Тяжелая, испуганная ледяная сердцевина.
13
9 марта 1864 года Го Сы и Сань начали врубаться в гору, которая была помехой железной дороге, что протянется через весь Североамериканский континент.
Стояла одна из самых студеных зим, какие помнила Невада, дни были до того холодные, что казалось, дышишь ледяными кристаллами, а не воздухом.
Сань и Го Сы до сих пор работали западнее, где готовить почву и класть рельсы было полегче. Их привезли туда в конце октября, прямо с судна. Вместе со многими другими, доставленными в цепях из Кантона, их встретили китайцы, которые отрезали себе косы, надели платье белых, нацепили на грудь часовые цепочки. Братьев принял человек, носивший, как и они, фамилию Ван. Сань до смерти перепугался, когда Го Сы, обычно не говоривший ни слова, открыл рот и запротестовал:
— На нас напали, связали и погрузили в трюм. Мы вовсе не хотели ехать сюда!
Сань думал, что долгое путешествие наконец-то закончилось. Человек, стоящий перед ними, ни в коем случае не потерпит таких резких слов. Наверняка достанет из-за пояса оружие и пристрелит их обоих.
Но Сань ошибся. Ван захохотал, словно Го Сы сказал что-то ужасно смешное.
— Вы просто собаки, — сказал Ван. — Цзы прислал мне говорящих собак. Вы моя собственность, пока не заплатите за переезд через океан, за прокорм и проезд сюда из Сан-Франциско. Отработаете сполна все мои расходы. Через три года можете делать что угодно. Но до тех пор вы мои. Здесь кругом пустыня, бежать некуда. К тому же волки, медведи и индейцы, которые мигом перережут вам горло, снимут скальп и выпьют мозги, как сырые яйца. А если вы все-таки попытаетесь бежать, у меня есть настоящие собаки-ищейки, которые вас выследят. Тогда не миновать кнута, и работать придется лишний год. Теперь вы знаете, что вас ждет.
Сань смотрел на мужчин за спиной Вана. У каждого собака на поводке и ружье в руках. Странно, белые мужчины с густыми бородами готовы повиноваться приказам китайца. Да, они оказались в стране, ничем не похожей на Китай.
Поселили их в палаточном лагере, в глубокой ложбине, где протекал ручей. По одну его сторону размещались рабочие-китайцы, по другую — ирландцы, немцы и прочие европейцы. Отношения между двумя лагерями были весьма напряженные. Ручей был границей, которую китайцы без нужды не переступали. Ирландцы, часто пьяные, кричали им бранные слова и бросали на китайскую сторону камни. Сань и Го Сы не понимали, что они кричат. Но камни-то бросают неспроста. Наверно, и слова такие же грубые, как камни.
Жили они в палатке с двенадцатью другими китайцами. Не с теми, что были на судне. Сань предполагал, что Ван перемешал новичков с теми, кто давно трудился на строительстве железной дороги, чтобы их посвятили в здешние законы и правила. В маленькой палатке царила теснота. Спали они, притиснувшись друг к другу. Так было теплее, но вместе с тем возникало парализующее чувство, что нельзя пошевелиться, что ты связан.
