Биргитта решила забыть про китайца. Ведь он просто призрак, несколько дней тревоживший ее.
Она села в машину, поехала дальше. И о следующем выпуске новостей тоже забыла.
Вечером она остановилась в Эребру на ночлег. Пакет с дневниками из машины не доставала.
Уже засыпая, на мгновение ощутила прямо-таки беспомощную тоску по теплому человеческому телу. По Стаффану. Но его здесь не было. Даже память о его руках почти стерлась.
Наутро, в третьем часу дня, Биргитта Руслин добралась до Хельсингборга. Пакет с дневниками отнесла к себе в кабинет.
К тому времени она уже знала, что некий сорокалетний мужчина — имя его пока не разглашалось — арестован по обвинению, предъявленному прокурором Робертссоном. Новостные сообщения были кратки, СМИ негодовали по поводу скудости информации.
Никто не знал, кто этот человек. Все ждали.
21
Вечером Биргитта Руслин вместе с мужем смотрела новости. Прокурор Робертссон сообщил о прорыве в расследовании. На заднем плане мелькнула Виви Сундберг. Пресс-конференция прошла сумбурно. Тобиас Людвиг не сумел обуздать журналистов, и они чуть не опрокинули подмостки, где стоял Робертссон, единственный, кто сохранял спокойствие. В заключение прокурор дал интервью, рассказал, что произошло. Сорокапятилетнего мужчину задержали в его доме под Худиксваллем. Задержание прошло без эксцессов. Хотя на всякий случай задействовали группу быстрого реагирования. Мужчину взяли под стражу, так как, по всей вероятности, он участвовал в массовом убийстве, происшедшем в Хешёваллене. Тайна следствия не позволяет пока назвать имя подозреваемого.
— Почему он не назовет имя? — спросил Стаффан.
— Можно спугнуть сообщников, уничтожить доказательства, — ответила Биргитта, делая ему знак помолчать. — Есть много причин, на какие может сослаться прокурор.
В детали Робертссон не вдавался. Сказал только, что прорыв произошел благодаря помощи широкой общественности. Сейчас полиция изымает улики, уже проведен первый допрос.
Интервьюер не унимался, наседал на Робертссона с вопросами:
— Он сознался?
— Нет.
— Вообще какие-либо признательные показания дал?
— Не могу сказать.
— Почему?
— Следствие еще не закончено.
— Он удивился, когда его задержали?
— Без комментариев.
— Семья у него есть?
— Без комментариев.
— Но живет он под Худиксваллем?
— Да.
— Чем он занимается?
— Без комментариев.
— Каким образом он связан с убитыми?
— Поймите, я не могу это комментировать.
— Но и вы поймите, что телезрители интересуются случившимся. Это же второе масштабное смертоубийство в Швеции.
Робертссон удивленно приподнял брови:
— А какое же первое?
— Стокгольмская кровавая баня.
[3]
От неожиданности Робертссон рассмеялся. Биргитта Руслин аж застонала, потому что интервьюер не отставал.
— Едва ли такое сравнение уместно, — сказал Робертссон. — Но я не стану с вами спорить.
— Что будет теперь?
— Мы еще раз допросим арестованного.
— Адвокат у него есть?
— Он хочет, чтобы его защищал Томас Будстрём. Но вряд ли это получится.
— Вы уверены, что взяли того самого человека?
— Рано пока говорить об этом. Но я удовлетворен, что мы его арестовали.
Интервью закончилось. Биргитта убавила громкость. Стаффан посмотрел на нее:
— Что скажет госпожа судья?
— Они определенно что-то раскопали. Иначе никогда бы не получили ордер на арест. Однако его взяли под стражу лишь по подозрению. Робертссон либо осторожен, либо ему больше нечего сказать.
— Один человек мог натворить такое?
— Он вовсе не обязательно действовал в одиночку, просто арестовали пока только его.
— Мог человек в здравом рассудке учинить эту резню?
Биргитта помолчала, прежде чем ответить:
— Может ли безумное деяние быть спланированным? Ни ты, ни я наверняка сказать не в состоянии.
— Значит, поживем — увидим.
Они выпили чаю и рано легли спать. Стаффан приложил ладонь к ее щеке.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— О том, что в Швеции невероятно много лесов.
— Мне показалось, тебе по душе на время отрешиться от всего.
— От чего? От тебя?
— От меня. И от судебных тяжб. Маленький бунт среднего возраста.
Она придвинулась поближе к нему:
— Временами я думаю: неужели это всё? Несправедливо, конечно, знаю. Ты, дети, работа — чего еще желать? Я о другом. О чем мы думали в юности. Что мало понимать, надо еще и изменить. Оглянешься вокруг и видишь, что мир стал еще хуже.
— Вовсе нет. Мы меньше курим, у нас есть компьютеры и мобильные телефоны.
— Вся земля словно бы разрушается. И наши суды чуть не в самом низу, что касается защиты хоть какой-то моральной порядочности в стране.
— Ты об этом думала на севере?
— Пожалуй. Настроение у меня слегка мрачное. Но вероятно, порой надо быть мрачным.
Оба умолкли. Биргитта ждала, что он повернется к ней. Но нет.
Не можем пока, разочарованно подумала она, одновременно недоумевая, почему сама не в состоянии сделать то, чего не сделал он.
— Нам бы стоило уехать куда-нибудь. К тому же кой-какие разговоры лучше вести при свете дня, а не на сон грядущий.
— Может, надо бы отправиться в паломничество, — сказала она. — В Сантьяго-де-Компостелу, по всем правилам. Набить рюкзаки камнями, каждый камень — проблема, с которой мы боремся. А найдя решение, будем выкладывать камни на обочину.
— Ты серьезно?
— Конечно. Не знаю только, выдержат ли мои колени.
— От слишком тяжелой ноши можно заработать пяточные шпоры.
— Это что за штука?
— Какая-то неприятность с пятками. Один из моих друзей заработал. Тюре, ветеринар. Здорово намучился.
— Надо стать паломниками, — пробормотала она. — Но не сейчас. Сперва я посплю. И ты тоже.
Наутро Биргитта позвонила врачу, удостоверилась, что повторный визит через пять дней остается в силе. Потом убрала дом, а на пакет с дневниками только взглянула мимоходом. Поговорила с детьми насчет праздника-сюрприза для Стаффана по случаю дня рождения. Все согласились, что идея хорошая, и она обзвонила друзей, пригласила всех. Несколько раз послушала новости из Худиксвалля. Информация, проникавшая из осажденного полицейского управления, была весьма скудной.
