— Не слишком похоже на человека, который посвятил свою жизнь больным СПИДом.
— Почему бы и нет? Я порвала с прежней жизнью и знаю многих, кто поступил так же.
Лусинда прервала разговор, выйдя из машины. Луиза осталась сидеть. От жары и пота все тело чесалось. Но вскоре она тоже вышла из машины и стала рядом с Лусиндой. Над поселком царила гнетущая тишина. Несмотря на жару, Луиза зябко вздрогнула. Она ощущала возрастающую неловкость. Вокруг не было ни души, а ей казалось, что с нее не сводят глаз.
Лусинда показала на огороженный пруд:
— Хенрик рассказывал про этот пруд, про старого большого крокодила.
Они подошли ближе. Сонно-неподвижная илистая вода. В грязи на берегу лежал большой крокодил. И Лусинда и Луиза вздрогнули. Он был метра четыре длиной. Из пасти зверюги свешивались окровавленные задние лапы кролика или обезьяны.
— Хенрик говорил, крокодилу больше семидесяти лет. Кристиан Холлоуэй называл его их ангелом-хранителем.
— Крокодил с белыми крыльями?
— Крокодилы живут на земле двести миллионов лет. Они пугают нас своим видом и пищевыми привычками. Но никто не может отрицать их право на существование, а равно и фантастическую способность к выживанию.
Луиза покачала головой.
— Я все-таки не понимаю ход мыслей Холлоуэя. С удовольствием спросила бы его самого. Он сейчас здесь?
— Не знаю. Хенрик говорил, что он редко показывается. Он всегда окружен сумраком.
— Хенрик так и говорил? Окружен сумраком?
— Я четко помню его слова.
В одном из больших домов открылась дверь. Оттуда вышла белая женщина в светлой больничной одежде и направилась к ним. Луиза обратила внимание, что она босая. Волосы коротко стриженные, худая, лицо все в веснушках. Приблизительно одного возраста с Хенриком.
— Добро пожаловать, — произнесла она на ломаном португальском.
Луиза ответила по-английски.
Девушка тоже перешла на английский и представилась Лорой.
Три Л., подметила Луиза. Лусинда, я и вот теперь Лора.
— Мой сын Хенрик Кантор работал здесь, — сказала она. — Помнишь его?
— Я приехала из США месяц назад.
— Он говорил, что сюда можно приезжать в гости.
— Здесь всем рады. Я покажу вам поселок. Только предупреждаю, СПИД — болезнь неприглядная. Она не только убивает людей и уродует их внешность. Она вызывает ужас, который иной раз трудно выдержать.
Лусинда и Луиза переглянулись.
— Вида крови я не боюсь, перепуганных людей тоже, — сказала Лусинда. — А ты?
— Однажды я оказалась первой на месте тяжелой автомобильной аварии. Повсюду кровь, у одного пассажира почти оторвало нос, из него фонтаном била кровь. Я сумела выдержать это зрелище. По крайней мере, смогла скрыть свои внутренние страдания.
С палящего солнца Лора повела их в большие дома и глиняные хижины. Луизе показалось, что она вступила в этакий церковный сумрак, где маленькие окошки создавали своеобразное мистическое настроение. Кристиан Холлоуэй — человек, окруженный сумраком. В хижинах, где больные лежали на нарах или прямо на полу, на соломенных подстилках, им в нос ударил тяжелый смрад мочи и испражнений. Различить отдельные лица было почти невозможно. Луиза воспринимала только горящие глаза, стоны и запах, исчезнувший, только когда они ненадолго вышли на ослепительное солнце, чтобы перейти в следующую хижину. Ощущение такое, будто проваливаешься сквозь столетия и попадаешь в помещение, забитое рабами, ждущими отправки. Она шепотом задала вопрос Лоре, и та ответила, что люди, скрытые сумраком, умирают, они больше никогда не увидят солнечного света, помощь им уже не нужна, болезнь достигла последней стадии, где можно лишь утишить их боль. Лусинда бродила сама по себе, отстранилась. Лора была немногословна, молча вела их сквозь тьму и страдания. Луиза подумала, что классические культуры, не в последнюю очередь греки, чьи могилы она беспрерывно раскапывала, имели четкие представления об умирании и смерти, о залах ожидания до и после перехода от жизни. Сейчас я брожу с Вергилием и Данте по царству мертвых.
Путешествие казалось бесконечным. Они ходили из хижины в хижину. Везде стоны, хрипы, шепоты, слова, пузырями поднимающиеся из невидимого варева, отчаявшиеся, подавленные. Сердце Луизы резал детский плач, это было хуже всего — невидимые, умирающие дети.
В темноте проступали молодые белые фигуры, склонялись над больными, подавая им воду, таблетки, шепча слова утешения. Луиза увидела совсем юную девушку с блестящим кольцом в носу, которая держала в своей чью-то исхудавшую руку.
Она пыталась представить себе Хенрика в этом аду. Не мелькнул ли и он среди этих людей? Он на самом деле мог бы находиться там, она не сомневалась, что у него хватило бы сил им помочь.
Когда они покинули последнюю хижину и Лора привела их в комнату с кондиционером и холодильником, полным бутылок ледяной воды, Луиза спросила, нельзя ли поговорить с кем-нибудь, кто знал Хенрика. Лора пошла выяснять, не найдет ли она кого-нибудь.
Лусинда по-прежнему молчала, отказывалась пить стоявшую на столе воду. Потом вдруг открыла дверь, ведущую в другую, внутреннюю комнату, и, обернувшись, посмотрела на Луизу.
Помещение было забито мертвецами. Они лежали на полу, на циновках, на грязных простынях — бесконечное число мертвецов. Луиза отпрянула, Лусинда закрыла дверь.
— Почему она не показала нам эту комнату? — спросила Лусинда.
— А зачем?
Луиза почувствовала приступ тошноты. И в то же время поняла, что Лусинда знала про эту комнату. Она уже когда-то открывала ее.
Лора вернулась в сопровождении молодого человека лет тридцати. Лицо у него было покрыто сыпью, рукопожатие вялое. Звали его Вим, он приехал из Англии и хорошо помнил Хенрика. Неожиданно для себя Луиза решила не говорить ему, что Хенрик умер. У нее больше не было сил на мертвецов. Хенрик явно не относился к ним, слишком чудовищно было представить его в комнате с мертвецами.
— Вы были хорошими друзьями? — спросила Луиза.
— Он держался особняком. Так многие поступают, чтобы выдержать.
— А него был какой-нибудь очень близкий ему человек?
— Мы все друзья.
Господи Всеблагой. Ответь на мои вопросы. Ты стоишь не перед Господом, ты стоишь передо мной, матерью Хенрика.
— Вы ведь не можете работать все время?
— Не все время, но почти.
— Каким ты его помнишь?
— Он был добрый.
— И все?
— Он мало говорил. Я даже не знал, что он швед. — Вим, похоже, наконец осознал, что что-то случилось. — Почему ты спрашиваешь?
