Ему она пыталась изложить свои мысли, словно беседовала с ним или писала письмо. Будь он жив, он бы сообразил, что она пыталась понять, и помог разгадать то, что она только смутно предполагала.
Хенрик умер в своей постели в Стокгольме, напичканный снотворными. На нем была пижама, простыня натянута до подбородка. Для Хенрика это был конец. Но был ли это конец истории или чего-то, еще продолжающегося? Может, смерть Хенрика лишь звено в длинной цепи? Он что-то обнаружил здесь, в Африке, среди умирающих в Шаи-Шаи. Что-то, превратившее неожиданную радость или, как выразилась Назрин, скорее исчезнувшую грусть в чувство страха. Но отчасти здесь присутствовала и ярость, желание Хенрика взбунтоваться. Против чего? Против чего-то, что крылось в нем самом? Что его мысли, его мозг крадут или прячут так же, как мозг Кеннеди после убийства в Далласе? Или же он сам пытался вломиться в чей-то чужой мозг?
Луиза ощупью двинулась дальше. Словно бы продираясь сквозь леса вокруг Свега, где валежник и заросли кустарника не дают идти вперед.
У него была квартира в Барселоне и крупные денежные средства. Он собирал статьи о шантаже больных СПИДом. В нем нарастал страх. Чего он боялся? Того, что слишком поздно понял, что вступил в область, где подвергался опасности? Видел ли что-то, чего ему не следовало видеть? Обратил ли кто-нибудь на него внимание или сумел прочитать его мысли?
Чего-то не хватало. Хенрик все время находился в одиночестве, хотя вокруг были люди — Назрин, Лусинда, Нунью да Силва, непонятная дружба с Ларсом Хоканссоном. И все-таки он был один. Эти люди редко упоминаются в его записях, он практически не пишет о них.
Наверняка были еще люди. Хенрик не из породы волков-одиночек. Кто эти другие? Где они — в Барселоне или в Африке? Со мной он часто говорил о прекрасном электронном мире, где можно создать сеть и наладить связь с людьми со всего света.
Луиза приуныла. Мысли не давали прочной опоры, были как хрупкий лед, она все время проваливалась. Я слишком нетерпелива, говорю, как следует не выслушав собеседника. По-прежнему надо искать новые черепки, не время пока собирать их воедино и составлять целую картину.
Она хлебнула воды из бутылки, прихваченной в ресторане. Насекомое с потолка исчезло. Она закрыла глаза.
Проснулась Луиза от звонка телефона, который мигал и вибрировал на ночном столике. Она ответила заспанным голосом. В трубке шумело, кто-то слушал. Потом связь оборвалась.
Время перевалило за полночь. Она села на край кровати. Кто звонил? По молчанию не определишь. Из гостиничного бара долетала тихая музыка. Она решила спуститься в бар. Если выпить вина, удастся заснуть.
В баре почти никого не было. Пожилой европеец сидел в углу, в обществе совсем молоденькой африканской девушки. Луизе стало неприятно. Она представила себе, как этот корпулентный господин лежит голый на черной девушке не старше семнадцати-восемнадцати лет. Приходилось ли Лусинде испытывать такое? Видел ли Хенрик то, что она, Луиза, наблюдает сейчас?
Она выпила подряд два бокала вина, подписала счет и вышла из бара. Дул теплый ночной ветер. Она миновала бассейн, свет из окон остался позади. Никогда ей не доводилось видеть такого звездного неба над головой. Она вглядывалась в звезды, пока не определила, как ей подумалось, созвездие Южного Креста. Арон когда-то назвал его «спасителем моряков в Южном полушарии». Он частенько огорошивал ее неожиданными познаниями. Хенрик тоже, бывало, проявлял непредсказуемый интерес к необычному. В девять лет он задумал сбежать из школы к диким лошадям в киргизской степи. Но в тот раз остался дома, потому что не хотел оставлять Луизу одну. В другой раз решительно заявил, что станет моряком и научится в одиночку ходить под парусом. Но вовсе не затем, чтобы быстрее всех обогнуть земной шар или продемонстрировать свою способность выживать. Он мечтал прожить на корабле десять или двадцать лет, вообще не сходя на берег.
Луизу охватила грусть. Хенрик так и не стал ни моряком, ни ловцом диких лошадей в киргизских степях. Но он вырастал в хорошего человека, пока кто-то не натянул на него пижаму, смертный его саван.
Луиза подошла к берегу. Был прилив, волны набегал на песок. Темнота поглотила контуры вытащенных на берег рыбацких лодок. Сняв сандалии, Луиза шагнула к самой воде. Тепло перенесло ее обратно на Пелопоннес. Ее словно окатило мощной волной, стремлением вернуться к работе в пыльных раскопах, к коллегам, к любопытным, но безалаберным студентам, к греческим друзьям. Так хотелось стоять в темноте у дома Мицоса и курить одну из своих ночных сигарет, слушать лай собак и печальную греческую музыку.
По ноге пробежал краб. Вдалеке виднелся свет Мапуту. И вновь перед ней возник Арон: свет способен совершать долгие путешествия над темной водой. Представь себе свет как путника, который то отдаляется, то приближается к тебе. В свете ты найдешь и своих друзей, и своих врагов.
Арон добавил что-то еще, но мысль прервалась.
Луиза задержала дыхание. Там, в темноте, кто-то есть, кто-то смотрит на нее. Она обернулась. Темнота, свет из бара далеко-далеко. Ей стало до смерти страшно, сердце громко стучало. Кто-то здесь смотрит на нее.
Она закричала. Орала в темноту, пока не увидела огни карманных фонариков, которые двигались от гостиницы к берегу. Когда луч света попал на нее, она почувствовала себя как загнанный зверь.
К ней подошли двое мужчин — молоденький портье и официант из бара. Они поинтересовались, почему она кричала, не ужалила ли ее змея.
Луиза только помотала головой, взяла у портье фонарик и посветила на берег. Никого. Но кто-то там был. Она чувствовала.
Они вернулись в гостиницу. Портье проводил ее до номера. Она легла в постель и приготовилась до утра мучиться бессонницей. Но сумела заснуть. Во сне из Аполло-Бей прилетели красные попугаи. Их было много, целая стая, и они совершенно бесшумно махали крыльями.
17
Влажное марево затянуло небо, когда Луиза спустилась в ресторан позавтракать. За стойкой портье стоял незнакомый человек, и она спросила, не он ли Зе.
— Жозе, — ответил он. — Сокращенно Зе.
Луиза передала привет от Лусинды и поинтересовалась, есть ли на острове человек, пишущий картины.
— Это, должно быть, Аделинью. На острове больше никто не рисует и не получает из Мапуту бандероли с красками. Много лет назад он сам приготовлял краски из корней, листьев и земли. Примечательные картины — дельфины, танцующие женщины, иногда перекошенные лица, от которых становится не по себе.
— Где он живет?
— Пешком идти далеко. Но Рикарду, доставивший тебя из аэропорта, за небольшую плату отвезет тебя туда.
— Мне бы очень хотелось побывать у Аделу.
— Аделинью. Запомни его имя. Он стал немного заносчив с тех пор, как возник спрос на его картины. Я попрошу Рикарду приехать сюда через час.
