— А… каковы тут… эээ… возможности для их удовлетворения? — Почему так легко было разговаривать с Паолой, а с другими трудно?
— Кое-какие имеются, но в Риме и в Милане возможностей побольше.
Брунетти читал об этом в полицейских отчетах.
— Порнофильмы?
— Безусловно, но есть и живая натура — для тех, кто готов платить и не боится рисковать, но сейчас, по-моему, риска никакого.
Брунетти поглядел к себе в тарелку и увидал лежавший там очищенный и забытый персик. У него вдруг пропал аппетит.
— Дамиано, что значит «мальчики»? Какого они возраста?
Падовани вдруг улыбнулся:
— Знаешь, Гвидо, у меня такое впечатление, что наш разговор тебя страшно смущает. — Брунетти потупился и молчал. — Начиная с двенадцати лет, но есть и десятилетние.
— Хм…
После долгой паузы Брунетти спросил:
— А ты уверен насчет Сантомауро?
— Я уверен, что такова его репутация. И знаешь, ведь не бывает дыма без огня. Но у меня нет доказательств — ни улик, ни свидетелей.
Падовани встал и подошел к буфету на другом конце комнаты. Половину его занимали бутылки.
— Граппу будешь?
— Буду.
— Есть грушевая. Хочешь попробовать?
— Давай.
Брунетти тоже подошел к буфету, взял предложенный ему бокал и вернулся на диван. Хозяин опять уселся в кресло напротив.
Нектар, подумал Брунетти, пригубив граппу, и поморщился:
— Слабовато.
— Граппа? — испугался Падовани.
— Нет, я имею в виду связь между Сантомауро и Креспо. Если Сантомауро любит маленьких мальчиков, то при чем здесь Креспо? Скорее всего, Сантомауро просто его адвокат.
— Вполне возможно, — согласился Падовани, но тоном, начисто отрицающим такую возможность.
— А у тебя нет знакомых, которые тоже могли бы поделиться со мной информацией?
— О Сантомауро и Креспо?
— Да. И о Леонардо Маскари. Надо выяснить, какое отношение он к ним имел, если имел вообще.
Падовани взглянул на часы:
— Звонить уже поздно.
Брунетти тоже поглядел на часы: пятнадцать минут одиннадцатого, время детское.
Падовани, заметив его недоумевающий взгляд, рассмеялся:
— Нет же, Гвидо, их просто дома нет. Они расходятся на целую ночь. Но завтра я позвоню им из Рима и спрошу, что они знают или могут разузнать.
— Только мне бы хотелось, чтобы эти двое как-нибудь не пронюхали, что о них наводят справки.
— Гвидо, все будет шито-крыто, не беспокойся. Хотя народ не прочь поболтать о Сантомауро, особенно если намекнуть, что он замешан в какой-нибудь грязной истории, я обещаю, что до него это не дойдет.
— Вот-вот, Дамиано! Я не хочу, чтобы пошли слухи, особенно потому, что он может быть замешан в этой грязной истории. — Дабы смягчить неловкость, произведенную его резким тоном, Брунетти улыбнулся и протянул бокал за граппой.
— Понятно, Гвидо. Я буду осторожен. Своих знакомых я буду опрашивать поодиночке. Ко вторнику или среде мы уже кое-что должны иметь.
Падовани долил себе граппы.
— А ты, Гвидо, присмотрелся бы к этой Лиге. По крайней мере, узнай, кто там еще состоит, кроме Сантомауро.
— Почему она тебя так беспокоит?
— Меня настораживает любая организация, члены которой мнят себя высшей расой.
— А полиция?
— Полиция? — с улыбкой переспросил Падовани. — Нет, ну, полиция это совсем другое дело. Никто не верит в вашу исключительность, даже вы сами. — Он допил граппу и поставил бокал и бутылку на пол у своего кресла. — Я всегда вспоминаю Савонаролу. Он хотел изменить мир к лучшему и для этого стал разрушать все, что было ему не по нраву. Фанатики, они все такие, даже зеленые и феминистки. Желают исправить мир, а сами норовят просто убрать все, что не вписывается в их представление об этом мире. И как Савонарола, они все плохо кончат.
— Ну а потом что? — спросил Брунетти.
— Ну а мы как-нибудь проживем и без них.
Брунетти решил, что на этой сдержанно-оптимистической ноте встречу следует и закончить. Он поднялся, поблагодарил хозяина и отправился домой в свою одинокую постель.
Глава пятнадцатая
Была и другая причина, державшая Брунетти в городе. По воскресеньям либо он, либо его брат Серджо навещали мать. В это воскресенье ехать выпало ему, потому что Серджо с семьей был на Сардинии. Конечно, они могли бы и не ездить, разницы не было никакой, но и он, и Серджо продолжали наведываться к ней. Мать была в Мире, в десяти километрах от Венеции. Сначала надо было добираться на автобусе, потом брать такси или долго идти пешком до Casa di Riposo
[38]
.
Зная, что завтра предстоит поездка, он плохо спал. Воспоминания, жара и москиты мучили его всю ночь. Проснувшись в восемь часов, он задался вопросом, который решал каждое второе воскресенье, ехать ли с утра или после обеда. Впрочем, когда бы он ни поехал, кончалось все одинаково. Сегодня его решение зависело только от погоды. К обеду жара грозила усилиться, и он не стал откладывать поездку.
Когда Брунетти вышел из дому, не было еще и девяти часов. Он пришел на пьяццале Рома за минуту до отхода автобуса на Миру. Мест уже не было. Он стоял, и его бросало из стороны в сторону, пока автобус кружил по эстакадам, объезжая Местре.
Среди пассажиров автобуса он увидал нескольких знакомых. Иногда от станции они ехали в одном такси или, когда позволяла погода, шли пешком, говоря опять же о погоде. В Мире сошли шестеро. С двумя женщинами, которых он знал, они тут же сговорились взять такси на троих. В такси не было кондиционера, что в полной мере позволяло обсуждать погоду. Все были рады хоть чем-то отвлечься.
У Casa di Riposo каждый вытащил пять тысяч лир. Водитель не пользовался счетчиком, все и так знали, сколько стоит проезд.
Внутрь они вошли вместе — Брунетти и две женщины, которые все еще трещали, выражая надежду на то, что ветер скоро переменится, что пойдет дождь; уверяли друг друга, что такого лета они сроду не припомнят, и жалели бедных фермеров с их засыхающим урожаем.
Брунетти поднимался на третий этаж, а его спутницы — на второй, где было мужское отделение. Наверху его встретила монахиня сестра Иммаколата, его любимица.
— Buon giorno, Dottore, — произнесла она с улыбкой.
— Buon giorno, сестра, — сказал он. — Вы прекрасно выглядите, будто жара вам нипочем.
Она снова улыбнулась, как всегда, в ответ на его шутки.
— Ах вы, северяне. Вы не знаете, что такое настоящая жара. Это не жара, а просто весенняя оттепель.
