— Нет, мне просто любопытно, знаешь ли ты, что она читает книги вроде этой, то есть как серьезный читатель?
— В конце концов, она моя мать. Знаю, конечно.
— Но ты мне никогда не говорила.
— Она тебе от этого больше понравилась?
— Мне нравится твоя мать, Паола, — сказал он немного слишком настойчиво. — Я говорю о том, что совершенно не знаю, кто она. Или, — поправил он себя, — что она из себя представляет.
— А познакомившись с ее кругом чтения, ты узнаешь, кто она?
— У тебя есть способ получше?
Паола довольно долго размышляла, а потом дала ему тот ответ, какого он ждал:
— Нет, наверное, нет.
Он слышал, как она шевелится в кресле, но не открывал глаз.
— Что ты делал — разговаривал с моей матерью? И как узнал про книгу? Уж конечно, не позвонил ей спросить — что бы почитать.
— Нет, пошел ее повидать.
— Мою мать? Ты ходил повидать мою мать?
Брунетти что-то пробурчал.
— Да зачем же?
— Спросить о людях, которых она знает.
— О ком?
— О Бенедетте Лерини.
— О-ля-ля! — пропела Паола. — Что она натворила? Призналась наконец, что пробила старому ублюдку башку молотком?
— Я считал, что ее отец умер от сердечного приступа.
— К вселенскому облегчению.
— Почему к вселенскому?
Паола не отвечала… времени прошло довольно много… Брунетти открыл глаза и взглянул на нее: сидит теперь на другой ноге, подперев подбородок рукой.
— Ну, так как? — спросил он.
— Да сама не знаю, Гвидо. Вот ты спросил, и я затрудняюсь ответить почему. Может, просто из-за того, что всегда слышала — он был ужасным человеком.
— В каком смысле ужасным?
И снова она ответила не скоро.
— Не знаю. Не могу вспомнить ничего, ни единой особенной какой-то вещи, только вот это общее впечатление — он был плохим человеком. Странно, правда?
Он снова закрыл глаза:
— Я бы тоже так сказал, особенно в этом городе.
— В смысле — где все всех знают?
— Ну да… в большой степени.
— И я так думаю.
Оба замолчали, он представлял: сейчас она мысленно проходит по длинным коридорам памяти, пытаясь уяснить, какое замечание, суждение, комментарий, относящийся к покойному синьору Лерини, приняла, отнесясь к нему как к собственному.
Голос Паолы вернул Брунетти почти из сна:
— Это была Патриция.
— Патриция Беллоти?
— Да.
— Что она сказала?
— Она у него работала, лет за пять до того, как он умер. Вот как я узнала о нем и его дочери. Патриция сказала, что никогда не видела такого ужасного типа и что вся контора его ненавидит.
— Он ведь занимался недвижимостью?
— Да, среди прочего.
— Она сказала почему?
— Что «почему»?
— Почему его ненавидели?
— Дай подумать минутку…
После паузы Паола ответила:
— Думаю, тут что-то связанное с религией.
Он почти ждал этого. Судя по дочери, синьор Лерини был одним из тех фанатичных ханжей, которые запрещают брань в офисе и дарят четки на Рождество.
— Так что она сказала?
— Ну, ты же знаешь Патрицию?
Подруга Паолы с детства, она никогда не казалась ему интересной, хотя, признаться, и видел-то ее за все эти годы он раз десять, не больше.
— Угу… знаю.
— Она очень религиозна.
Брунетти вспомнил: это одна из причин, почему она ему не нравилась.
— Кажется, она сказала, что однажды он устроил скандал из-за того, что кто-то, новая секретарша или кто-то еще, повесил на стену в своем кабинете какую-то религиозную картинку… Или крест… Я правда не помню, о чем она говорила, — давно это было. Но он устроил сцену и заставил снять. И жутко ругался. Вроде я вспоминаю… ну да, как она мне тогда рассказывала. Поганый у него был язык — «мать твою то, мать твою сё». Такие вещи Патриция ни за что бы не повторила. Даже ты покраснел бы, Гвидо.
Он проигнорировал это случайное откровение — Паола, кажется, считает его неким арбитром непристойностей — и направил свои мысли на разоблачение синьора Лерини. Из этого сложного мира догадок и предположений его вернуло к действительности ощущение мягкого тела Паолы — она уселась на диван возле его бедра. Он подвинулся к спинке дивана, чтобы дать ей побольше места, так и не открыв глаза, потом почувствовал ее локоть, руку, грудь…
— Зачем ходил повидать мою мать? — раздался ее голос у него из-под подбородка.
— Думал, может, знает эту Лерини… и другую тоже.
— Кого?
— Клаудию Кривони.
— И она знает Клаудию?
— Угу.
— Что она сказала?
— Что-то про священника.
— Про священника? — Паола произнесла это точно так же, как он сам, когда это услышал.
— Да, но это только слух.
— Это значит, что, наверное, это правда.
— Что правда?
— Ой, не придуривайся, Гвидо! Что, по-твоему, правда??
— Почему бы нет?
— Разве они не дают обет?
Она легонько оттолкнула его:
— Прямо не верится. Ты что, правда считаешь, что это что-то значит?
— Предполагается, что должно.
— Ага, а дети должны быть послушными и исполнительными.
— Только не наши. — Он улыбнулся и почувствовал — Паола трясется от смеха.
— Тоже верно. Но правда, Гвидо, ты не всерьез про священников?
— Не думаю, что она с кем-то спуталась.
— Почему ты так уверен?
— Я ее видел. — Брунетти внезапно сцапал Паолу, обхватил ее вокруг талии и подтянул к себе.
Она взвизгнула от неожиданности, но в этом взвизге было столько же восторженного ужаса, сколько в криках Кьяры, когда брат или отец ее щекотали. Паола попыталась извиваться, но муж прихватил ее покрепче и заставил лежать тихо.
Немного погодя проговорил:
— Я совершенно не знаю твою мать.
— Ты ее знаешь двадцать лет.
— Нет, я имею в виду — как личность. Все эти годы понятия не имел, кто она такая.
— Звучит печально. — Паола подняла лицо от его груди, чтобы лучше видеть его лицо.
