— Виоп giorno, — произнес он теплым голосом. — Чем могу помочь вам? — Голос, хотя и с волнообразной венецианской каденцией, лишен городского акцента. Возможно, из Падуи, решил Брунетти.
Прежде чем он успел ответить, священник заговорил вновь:
— Но простите меня — разрешите предложить вам сесть. Сюда, пожалуйста! — И вытащил один из двух небольших мягких стульев, слева от стола.
Подождал, пока посетитель сел, после чего опустился и сам напротив.
Внезапно Брунетти исполнился жгучим желанием как можно быстрее провести необходимую процедуру и покончить со всем этим — с Марией Тестой и ее историей.
— Я хотел бы поговорить с вами о члене вашего ордена, отец.
В комнату ворвался порыв ветра, зашуршал бумагами на столе — вот она, многообещающая весна. Окна открыты во дворик, запах сирени льется внутрь.
Священник заметил его взгляд:
— Мне кажется, я весь день придерживаю бумаги на столе одной рукой, — смущенно улыбнулся, — но сезон цветения сирени так короток и я хочу оценить его в полной мере. — Он на миг опустил глаза, потом поднял их на сидящего напротив. — Полагаю, это такая разновидность обжорства.
— Вряд ли это серьезный порок, отец, — отозвался Брунетти с легкой улыбкой.
Священник благодарно кивнул в ответ:
— Надеюсь, это не прозвучит грубо, синьор, но думаю, должен спросить вас, кто вы, прежде чем обсуждать с вами члена нашего ордена. — С той же смущенной улыбкой он протянул руку на половину расстояния, разделявшего их, — ладонь развернута в просьбе о понимании.
— Комиссар Брунетти, — назвался он, обходясь без дальнейших комментариев.
— Из полиции? — Священник не скрыл удивления.
— Да.
— Господи Боже! Никто не пострадал?
— Нет, вовсе нет. Я пришел узнать у вас о молодой женщине, которая состояла в вашем ордене.
— Состояла, комиссар? — переспросил он. — Женщина?
— Да.
— Тогда боюсь, что немногим смогу вам помочь. Мать-настоятельница больше сообщит вам, чем я. Она духовная мать сестер.
— Я уверен, что вы знаете эту женщину, отец.
— Да, и кто это?
— Мария Теста.
Он только улыбнулся — обезоруживающая попытка извиниться за свою некомпетентность.
— Боюсь, это имя ничего не значит для меня, комиссар. Можете ли вы назвать ее имя в монашестве?
— Сестра Иммаколата.
Лицо священника просветлело — он вспомнил.
— Ах да, она работала в доме престарелых Сан-Леонардо. Большой подмогой была пациентам. Многие так любили ее, думаю, она их тоже. Я был опечален, узнав о ее решении покинуть орден. Молился за нее.
Брунетти кивнул, и священник продолжал, уже встревоженным голосом:
— Но что от нее надо полиции?
На этот раз руку, сокращающую расстояние между ними, протянул Брунетти:
— Мы только задаем вопросы касательно нее, отец. Она ничего не сделала, поверьте мне.
Священник заметно успокоился.
— Насколько хорошо вы знали ее, отец?
Падре Пио несколько секунд обдумывал ответ:
— Трудно сказать, комиссар.
— Я думал, вы ее исповедник.
Глаза священника расширились при этих словах, но он быстро опустил их, чтобы скрыть замешательство. Сложил руки — что сказать? — потом взглянул на Брунетти.
— Боюсь, это вам покажется излишним усложнением, комиссар, но тут важен вот какой момент: я различаю, что знаю о ней как глава ордена и что — как ее исповедник.
— Отчего так? — спросил Брунетти, хотя знал отчего.
— Потому что не могу, под страхом тяжкой кары, поведать вам ничего из того, что она мне говорила на исповеди.
— Но о том, что знаете как настоятель, — об этом вы можете мне рассказать?
— Да, конечно, особенно если это чем-нибудь ей поможет. — Он разнял руки.
Брунетти заметил, что одна из них потянулась к бусинам четок, свисавших у него с пояса.
— Что вы хотели узнать?
— Она честная женщина?
На сей раз священник не делал попытки скрыть удивление.
— Честная ли? Вы имеете в виду — не крадет ли?
— И не лжет ли.
— Нет, она никогда не делала ни того, ни другого! — прозвучал незамедлительный и безоговорочный ответ.
— А как насчет ее видения мира?
— Боюсь, что не понимаю вопроса. — Он слегка покачал головой.
— Как вы полагаете: насколько верно она судит о людях? Надежный ли она свидетель?
После долгого размышления падре Пио ответил:
— Я думаю, это зависит от того, что ей надо рассудить. Или кого.
— То есть?
— Я думаю, она… э… полагаю, слово «возбудима» подходит не меньше других слов. Или — «эмоциональна». Сестра Иммаколата очень склонна видеть в людях хорошее, это бесценное качество. Но, — и тут лицо его затуманилось, — часто с такой же готовностью подозревает худшее. — Он остановился, взвешивая следующие слова. — Опасаюсь, что дальнейшее прозвучит ужасно, как предубеждение наихудшего рода. — Он замялся: явно ему неприятно было то, что он собирался сказать. — Сестра Иммаколата — южанка, думаю, поэтому у нее определенный взгляд на человечество, или на человеческую природу. — Падре глядел в сторону, и Брунетти заметил, как он прихватил зубами нижнюю губу, будто хотел откусить повинную ее часть и так наказать себя за то, что произнес, что должен был произнести.
— Разве тот, кто живет в монастыре, может так смотреть на вещи?
— Вы это понимаете? — Священник был смущен. — Не знаю, как сказать то, что хочу. Если выразить это в теологических терминах — она страдает недостатком надежды. Надейся она сильнее, думаю, больше верила бы в людскую доброту. — Он умолк и перебрал четки. — Но боюсь, что, кроме этого, ничего не могу сказать, комиссар.
— Из опасения, что сообщите мне нечто, чего мне не следует знать?
— Чего вы не можете знать! — Голос его исполнился звоном абсолютной уверенности, увидев, как поглядел на него Брунетти, он добавил: — Знаю, это для многих шокирующе звучит, особенно в современном мире. Но это традиция, старая, как сама церковь, и, думаю, одна из тех традиций, которые мы наиболее сильно стараемся поддерживать. И должны поддерживать. — Улыбнулся печально. — Боюсь, более сказать не могу.
— Но она не стала бы лгать?
— Нет, в этом вы можете быть уверены, — никогда. Она может не так понять или преувеличить, но сестра Иммаколата никогда не солжет сознательно.
Брунетти поднялся:
— Спасибо, что уделили мне время, святой отец. — И протянул руку.
