Когда комиссар снова двинулся к своей цели, он чувствовал себя лучше, хотя не сказать чтобы хорошо. Пересек открытый двор, прошел мимо рентгеновского отделения и толкнул двойные стеклянные двери. И как только он это сделал, в дальнем конце коридора увидел приближающуюся фигуру в белой сутане… Комиссар снова задался вопросом: то ли он потерял рассудок, то ли землетрясение происходит у него внутри… Но нет, это ни больше ни меньше как сам падре Пио идет ему навстречу в черной шерстяной пелерине, схваченной на шее пряжкой, сделанной, как вдруг с поразительной ясностью увидел Брунетти, из австрийского талера эпохи Марии Терезии.
Трудно судить, кто из них сильнее удивился, но именно священник первым пришел в себя:
— Доброе утро, комиссар. Не опрометчиво ли с моей стороны утверждать, что мы здесь, чтобы повидать одну и ту же особу?
Брунетти ответил не сразу:
— Синьорину Лерини?
— Да.
— Вам нельзя ее видеть. — Комиссар больше не пытался скрывать враждебность.
Падре Пио расцвел той же сладкой улыбкой, которой приветствовал Брунетти во время их первой встречи в штаб-квартире ордена Святого Креста.
— Но ведь конечно же, комиссар, у вас нет права не позволить больной особе, нуждающейся в духовном утешении, повидать своего духовника.
Духовник… разумеется, ему следовало об этом подумать.
— Так или иначе, поздно отдавать приказы, комиссар. Я уже поговорил с ней и выслушал ее исповедь.
— И дали ей духовное напутствие?
— «Ты говоришь», — процитировал падре Пио уже с совсем другой улыбкой.
Во рту у Брунетти появился тошнотворный привкус — ничего общего с абрикосовым нектаром, который он недавно пил. Его захлестнули ярость и отвращение, он не совладал с ними, как таблетки не совладали с болью у него в руке. Презрев многовековые традиции, он ухватил священника за пелерину, радуясь, что тонкая ткань сминается под давлением его пальцев, и весьма неделикатно дернул. Падре потерял равновесие и, качнувшись вперед, чуть не повалился на комиссара.
— Мы все знаем о вас! — рявкнул Брунетти.
Священник яростно смахнул с себя руку комиссара, попятился, повернулся и кинулся к двери. Но так же внезапно остановился и опять подошел к Брунетти, — голова его по-змеиному покачивалась на плечах.
— А мы все знаем о вас! — прошипел он и исчез.
Глава 22
Оказавшись на площади Санти-Джованни-э-Паоло, Брунетти несколько минут постоял перед входом в больницу, не в силах ни на что решиться — то ли заставить себя явиться в квестуру, то ли вернуться домой и поспать. Тени уже заползли на середину фасада базилики, который стоял в лесах. Он посмотрел на часы и с трудом поверил, что вечереет. Где же потерял эти часы, — может, заснул в баре, опершись головой о стену… Как бы там ни было, они ушли, эти часы, умчались, как умчались похищенные у Марии Тесты годы жизни.
Легче все же — в квестуру, хотя бы потому, что она ближе. Пересек площадь и двинулся в ее направлении. Томимый жаждой и возвращающейся болью, завернул в бар и, взяв стакан минеральной воды, принял очередную таблетку. Добрался до квестуры — в приемной подозрительно тихо, и только потом вспомнил, что сегодня среда — день, когда Уффичо Страниери закрыто для публики. Так вот в чем причина непривычного покоя.
Чем подниматься на четыре лестничных марша к своему кабинету, лучше немедленно покончить с Паттой — поговорить, и все. И он направился к лестнице, ведущей к его кабинету. Одолев первый марш, поразился, как легко ему далось движение вверх, и удивился, но не вспомнил, почему не хотел идти к себе. Поймал себя на мысли — как приятно было бы просто взлететь над лестницей и сколько времени ему это экономило бы каждый день. Но тут обнаружил себя уже в кабинете синьорины Элеттры — и забыл о полетах. Она подняла глаза от компьютера, когда он вошел, и, увидев его руку и в каком он состоянии, вскочила и, обойдя стол, встала рядом с ним.
— Что случилось, комиссар? Что такое?
Искренность ее тревоги и видна и слышна настолько, что это странно тронуло его. Как счастливы женщины, что могут позволить себе открыто проявлять эмоции, подумал он, и как милы эти знаки обожания или сочувствия.
— Спасибо, синьорина, — он удержался от того, чтобы положить ей руку на плечо, мысленно благодаря ее за то, чего она не сознавала. — Вице-квесторе у себя?
— Да. Вы уверены, что хотите его видеть?
— О да, самое подходящее время.
— Может быть, вам сделать кофе, Dottore? — И приняла у него плащ.
Он помотал головой:
— Нет, все в порядке, синьорина. Спасибо, что спросили, я только словечком перемолвлюсь с вице-квесторе.
Привычка, только привычка заставила Брунетти постучать в дверь Патты. Тот приветствовал его с удивлением, какое проявила при виде его и синьорина Элеттра, но у нее к удивлению добавлялось сочувствие, а у Патты — неодобрение.
— Что там с вами, Брунетти?
— Меня пытались убить. — Он снял перевязь.
— Не очень-то пытались, если это все, что им удалось.
— Ничего, если я сяду, синьор?
Усмотрев в этом лишь желание Брунетти привлечь внимание к своему ранению, Патта не слишком вежливо кивнул и показал на стул.
— Так что происходит? — вопросил он.
— Прошлой ночью в больнице… — начал Брунетти, но Патта оборвал его:
— Я знаю всё о том, что случилось в больнице. Та женщина хотела убить монахиню, потому что ей пришла дурацкая идея, будто она убила ее отца.
Долго молчал, потом добавил:
— Хорошо, что вы оказались там и остановили ее.
Даже если бы он старался более ворчливо проговорить это, ему не удалось бы. Брунетти слушал, удивленный лишь скоростью, с какой убедили Патту. Он знал — чтобы объяснить поведение синьорины Лерини, будет выдана какая-нибудь такая история, но не думал, что настолько наглая.
— Не может быть другого объяснения, синьор?
— А именно? — В голосе Патты слышалась обычная подозрительность.
— Она знала такое, что синьорина Лерини хотела бы сохранить в тайне.
— Что за тайна может быть у такой женщины?
— Какой «такой» — могу я спросить?
— Фанатички, — немедленно ответил Патта, — одной из тех, которые не думают ни о чем, кроме религии и Христа. — Тон Патты не позволял понять, одобряет он такое женское поведение или нет. — Ну? — поторопил он, видя, что Брунетти не спешит с ответом.
— У ее отца не было проблем с сердцем.
Патта подождал, не скажет ли он что-нибудь еще, потом грозно спросил:
— И что это должно значить?
Комиссар не отвечал.
— Вы хотите сказать, что эта женщина убила своего отца? — И пытаясь придать своему недоверию зримую форму, оттолкнулся от стола. — Вы что, не в своем уме, Брунетти?! Женщины, которые каждый день ходят на мессу, не убивают своих отцов.
