Брунетти вынужден был признать: тут не поспоришь. Но ведь чем занимается туристическое агентство? Продает туристам билеты и бронирует для них гостиницы, и здесь оно не нарушает ни одного закона. А уж как там будут проводить время туристы — их личное дело. В памяти Брунетти вдруг всплыл университетский курс формальной логики и его юношеский восторг от математической простоты и ясности того, что ему преподавали. Все люди смертны. Джованни — человек. Следовательно, Джованни смертен. Он вспомнил: существуют правила, позволяющие проверить истинность силлогизма. Что-то насчет двух ранее установленных суждений: посылок и умозаключения — вывода; им полагалось стоять на определенных местах, и отрицаний должно было быть не слишком много.
Он не помнил подробностей, они стерлись из его памяти вместе с огромным количеством фактов, статистических данных и основополагающих принципов за годы, прошедшие с тех пор, как он сдал экзамены и получил степень по юриспруденции. Однако даже сейчас он вспоминал возникшее во время учебы потрясающее чувство уверенности в том, что для проверки истинности умозаключений существуют определенные законы, способные доказать их справедливость, подтвердить правильность.
Последующие годы развеяли эту уверенность. Казалось, истина переметнулась на сторону тех, кто кричит громче всех и нанимает лучших адвокатов. Ни один силлогизм не мог устоять перед аргументом пистолета или ножа или перед прочими подобными доводами, которыми была полна его профессиональная деятельность.
Он отогнал от себя эти размышления и, вновь переключившись на Вьянелло, услышал лишь обрывок фразы.
— …адвоката?
— Что? — переспросил Брунетти. — Простите, я задумался.
— Я говорю, будете ли вы нанимать адвоката?
Брунетти отгонял от себя эту мысль с того самого момента, как вышел из кабинета Патты. Он не хотел отвечать за поступки жены перед людьми, собравшимися в кабинете вице-квесторе, и точно так же теперь не позволял себе разрабатывать какой-либо план действий в отношении юридических последствий поведения Паолы. Он был знаком с большинством уголовных адвокатов в городе и со многими поддерживал хорошие отношения, однако отношения эти никогда не выходили за рамки профессионального общения. Он поймал себя на том, что перебирает в голове их имена, пытаясь вспомнить фамилию того, который успешно защищал обвиняемого в убийстве два года назад. Нет, не станет он сейчас об этом размышлять!
— Думаю, моей жене придется самой о себе позаботиться.
Вьянелло кивнул, встал и, не проронив больше ни слова, покинул кабинет.
Когда он ушел, Брунетти поднялся и зашагал от шкафа к окну и обратно. Синьорина Элеттра проверяла банковские счета Митри и его адвоката, которые всего лишь заявили о преступлении и предложили уладить дело так, чтобы человек, едва ли не хваставшийся тем, что его совершил, имел меньше неприятностей. Они не поленились прийти в квестуру и пытались добиться компромисса, тем самым спасая виновную от законных последствий ее поступка. А он, Брунетти, позволяет своим коллегам копаться в их финансах, то есть совершать операцию, пожалуй, столь же незаконную, как и само преступление, жертвой которого стал один из них.
У него по-прежнему не возникало сомнений: то, что сделала Паола, — незаконно. Он вдруг остановился, осознав: ведь она никогда и не отрицала, что это незаконно. Ей просто было все равно. Он всю жизнь защищал закон, а она могла вот так запросто наплевать на него, словно закон — не более чем дурацкая условность, неспособная ее остановить! И всего лишь потому, что она с ней не согласна. Брунетти почувствовал, как сердце забилось от негодования, почти от злости, которую он вот уже несколько дней вынашивал в себе. Паола действовала, повинуясь порыву, следуя каким-то своим собственным представлениям о том, что правильно, а что нет, а ему оставалось только стоять сложив руки, раскрыв рот и восхищаться благородством ее поступков, в то время как рушилась его карьера.
Брунетти поймал себя на том, что поддается унынию, начинает переживать о том, как произошедшее скажется на его положении среди руководства квестуры, на его самоуважении, и одернул себя. Ему ничего не оставалось, как удовольствоваться тем же ответом, какой он дал Митри: он не может отвечать за поведение жены.
Однако подобное объяснение не успокоило его гнева. Он снова зашагал по комнате, а когда это не принесло ожидаемого результата, спустился в кабинет синьорины Элеттры.
Она улыбнулась, увидев его.
— Вице-квесторе ушел обедать, — сообщила она и замолчала, пытаясь угадать настроение Брунетти.
— Они пошли с ним?
Она кивнула.
— Синьорина, — начал он и сделал паузу, словно подыскивая слова, — думаю, нет необходимости наводить дальнейшие справки об этих людях. — Она запротестовала было, и он продолжил, не давая возразить: — У нас нет оснований подозревать их в каких-либо преступлениях, так что, полагаю, пытаться расследовать их деятельность — неэтично. Особенно при данных обстоятельствах. — Он предоставил ей самой догадываться, что за обстоятельства имеет в виду.
Она кивнула:
— Понимаю, комиссар.
— Я не спрашивал вас, синьорина, понимаете ли вы. Я прошу прекратить расследование их финансовой деятельности.
— Да, комиссар, — произнесла она, отвернулась и уткнулась в монитор.
— Синьорина Элеттра, — позвал он спокойно. Она оторвалась от экрана, и он продолжил: — Я серьезно. Я не хочу никаких расспросов касательно этих людей.
— Понимаю вас, комиссар. — Она улыбнулась лучезарной и фальшивой улыбкой. Словно субретка в дешевой комедии, она положила локти на стол, скрестила пальцы и оперлась на них подбородком. — Это все, комиссар, или у вас есть ко мне поручения?
Брунетти не удостоил ее ответом и направился было к лестнице, ведущей наверх, к его кабинету, но вдруг решительно повернулся и вышел из квестуры. Он двинулся по набережной в сторону греческой церкви, перешел через мост и заглянул в бар, притулившийся напротив храма.
— Buon giorno, Comissario, — поприветствовал его бармен. — Cosa desidera?
Не решив еще, что выбрать, Брунетти взглянул на часы. Он потерял ощущение времени и с удивлением увидел, что уже полдень.
— Un'ombra,
[13]
— ответил он и, когда заказ принесли, залпом выпил содержимое небольшого стаканчика, не удосужившись сначала попробовать, пригубить. Не помогло. Он понимал, что следующая порция тем более не поможет. Бросив тысячу лир на стойку, он вернулся в квестуру. Ни с кем не заговаривал, поднялся к себе в кабинет и сел за стол, а потом снова ушел — на сей раз домой.
За обедом стало ясно, что Паола рассказала о случившемся детям. Кьяра смотрела на мать с явным смущением, Раффи, кажется, с интересом, с любопытством. Никто не поднимал больной темы, так что обед прошел относительно спокойно. Обычно Брунетти очень нравилась широкая лапша — тальятелле с белыми грибами, но сегодня он едва притронулся к своей тарелке с пастой. От гуляша и последовавших за ним жареных баклажанов он тоже не получил особого удовольствия. После еды Кьяра отправилась на урок фортепиано, Раффи — к другу, делать математику.
