Вы, конечно, не предполагаете, что это приказание
диктовалось какими-то соображениями гуманности. Лорд Черчилль, один из видных
сановников Якова II, был совершенно прав, заметив как-то, что сердце
короля столь же чувствительно, как камень. «Гуманность» объяснялась просто:
массовые казни были безрассудной тратой ценного человеческого материала, в то
время как в колониях не хватало людей для работы на плантациях, и здорового,
сильного мужчину можно было продать за 10—15 фунтов стерлингов. Немало
сановников при дворе короля имели основания претендовать на королевскую
щедрость, и сейчас представлялся дешёвый и доступный способ для удовлетворения
их насущных нужд.
В конце концов, что стоило королю подарить своим
приближённым некоторое количество осуждённых бунтовщиков?
В своём письме лорд Сэндерленд подробно описывал все детали
королевской милости, заключённой в человеческой плоти и крови. Тысяча осуждённых
отдавалась восьми царедворцам, а сто поступали в собственность королевы. Всех
этих людей следовало немедленно отправить в южные владения короля, где они и
должны были содержаться впредь до освобождения через десять лет. Лица, которым
передавались заключённые, обязывались обеспечить их немедленную перевозку.
От секретаря лорда Джефрейса мы знаем, как в эту ночь
верховный судья в пьяном бешенстве яростно поносил это недопустимое, на его
взгляд, «милосердие» короля. Нам известно, что в письме, посланном королю,
верховный судья пытался убедить его пересмотреть своё решение, однако король
Яков отказался это сделать. Не говоря уже о косвенных прибылях, которые он
получал от этого «милосердия», оно вполне соответствовало его характеру. Король
понимал, что многие заключённые умрут мучительной смертью, будучи не в
состоянии перенести ужасы рабства в Вест-Индии, и судьбе их будут завидовать
оставшиеся в живых товарищи.
Так случилось, что Питер Блад, а с ним Эндрью Бэйнс и
Джереми Питт, вместо того чтобы быть повешенными, колесованными и
четвертованными, как определялось в приговоре, были отправлены вместе с другими
пятьюдесятью заключёнными в Бристоль, а оттуда морем на корабле «Ямайский
купец». От большой скученности, плохой пищи и гнилой воды среди осуждённых
вспыхнули болезни, унёсшие в океанскую могилу одиннадцать человек. Среди
погибших оказался и несчастный Бэйнс.
Смертность среди заключённых, однако, была сокращена
вмешательством Питера Блада. Вначале капитан «Ямайского купца» бранью и
угрозами встречал настойчивые просьбы врача разрешить ему доступ к ящику с
лекарствами для оказания помощи больным. Но потом капитан Гарднер сообразил,
что его, чего доброго, ещё притянут к ответу за слишком большие потери живого
товара. С некоторым запозданием он всё же воспользовался медицинскими
познаниями Питера Блада. Улучшив условия, в которых находились заключённые, и
наладив медицинскую помощь, Блад остановил распространение болезней.
В середине декабря «Ямайский купец» бросил якорь в
Карлайлской бухте, и на берег были высажены сорок два оставшихся в живых
повстанца.
Если эти несчастные воображали (а многим из них, видимо, так
и казалось), что они едут в дикую, нецивилизованную страну, то одного взгляда
на неё, брошенного во время торопливой перегрузки живого товара с корабля в
лодки, было достаточно, для того чтобы изменить это представление. Они увидели
довольно большой город с домами европейской архитектуры, но без сутолоки,
характерной для городов Европы. Над красными крышами возвышался шпиль церкви.
Вход в широкую бухту защищался фортом, из амбразур которого во все стороны
торчали стволы пушек. На отлогом склоне холма белел фасад большого
губернаторского дома. Холм был покрыт ярко-зелёной растительностью, какая
бывает в Англии в апреле, и день напоминал такой же апрельский день в Англии,
поскольку сезон дождей только кончился.
На широкой мощёной набережной выстроился вооружённый отряд
милиции, присланный для охраны осуждённых. Здесь же собралась толпа зрителей,
по одежде и по поведению отличавшаяся от обычной толпы в любом морском порту
Англии только тем, что в ней было меньше женщин и больше негров.
Для осмотра выстроенных на молу осуждённых приехал
губернатор Стид — низенький полный человек с красным лицом, одетый в
камзол из толстого голубого шёлка, обильно разукрашенный золотыми позументами.
Он слегка прихрамывал и потому опирался на прочную трость из чёрного дерева.
Вслед за губернатором появился высокий, дородный мужчина в форме полковника
барбадосской милиции. На большом желтоватом лице его словно застыло выражение
недоброжелательства. Рядом с ним шла стройная девушка в элегантном костюме для
верховой езды. Широкополая серая шляпа, украшенная алыми страусовыми перьями,
прикрывала продолговатое, с тонкими чертами лицо, на котором тропический климат
не оставил никаких следов. Локоны блестящих каштановых волос кольцами падали на
плечи. Широко поставленные карие глаза открыто смотрели на мир, а на лице её
вместо обычного задорного выражения сейчас было видно сострадание.
Питер Блад спохватился, поймав себя на том, что он не сводит
удивлённых глаз с очаровательного лица этой девушки, находившейся здесь явно не
на месте. Обнаружив, что она, в свою очередь, также пристально его
разглядывает, Блад поёжился, чувствуя, какое печальное зрелище он представляет.
Немытый, с грязными и спутанными волосами и давно не бритой чёрной бородой, в
лохмотьях, оставшихся от некогда хорошего камзола, который сейчас обезобразил
бы даже огородное пугало, он совершенно не подходил для того, чтобы на него
смотрели такие красивые глаза. И тем не менее эта девушка с каким-то почти
детским изумлением и жалостью продолжала его рассматривать. Затем она коснулась
рукой своего компаньона, который с недовольным ворчанием повернулся к ней.
Девушка горячо говорила ему о чём-то, но было совершенно
очевидно, что полковник слушал её невнимательно. Взгляд его маленьких блестящих
глаз, расположенных близко к мясистому крючковатому носу, перешёл с неё и
остановился на светловолосом крепыше Питте, стоявшем рядом с Бладом.
Но тут к ним подошёл губернатор, и между ними завязался
общий разговор.
Девушка говорила очень тихо, и Блад её совсем не слышал; слова
полковника доносились до него в форме неразборчивого мычания. Губернатор же,
обладавший пронзительным голосом, считал себя остроумным человеком и любил,
чтобы ему все внимали.
— Послушайте, мой дорогой полковник Бишоп. Вам
предоставляется право первого выбора из этого прекрасного букета цветов и по
той цене, которую вы назначите сами. А всех остальных мы продадим с торгов.
Полковник Бишоп кивнул головой в знак согласия:
— Ваше превосходительство очень добры. Но, клянусь
честью, это не партия рабочих, а жалкое стадо кляч. Вряд ли от них будет
какой-нибудь толк на плантациях.
Презрительно щуря маленькие глазки, он вновь осмотрел всех
осуждённых, и выражение злой недоброжелательности на его лице ещё более
усилилось. Затем, подозвав к себе капитана «Ямайского купца» Гарднера, он
несколько минут разговаривал с ним, рассматривая полученный от него список.
