Подняв бамбуковую трость, полковник изо всей силы ударил
юношу по голой спине. Питт вскрикнул от жгучей боли.
— Отвечай, собака! Как его зовут?
Взглянув исподлобья на плантатора, Джереми сказал:
— Я не знаю. — В его голосе прозвучало
раздражение, которое полковник расценил как дерзость.
— Не знаешь? Хорошо. Вот тебе ещё, чтобы ты думал
побыстрей! Вот ещё, и ещё, и ещё… — Удары сыпались на юношу один за
другим. — Ну, как теперь? Вспомнил его имя?
— Нет, я же не знаю его.
— А!.. Ты ещё упрямишься! — Полковник со злобой
посматривал на Питта, но затем им вдруг овладела ярость. — Силы небесные!
Ты решил со мной шутить? Ты думаешь, что я тебе это позволю?
Стиснув зубы и пожав плечами, Питт переминался с ноги на
ногу. Для того чтобы привести полковника Бишопа в бешенство, требовалось очень
немного. Взбешённый плантатор стал нещадно избивать юношу, сопровождая каждый
удар кощунственной бранью, пока Питт не был доведён до отчаяния, вызванного
вспыхнувшим в нём чувством человеческого достоинства, и не бросился на своего
мучителя.
Но за всеми его движениями зорко следили бдительные
телохранители. Их мускулистые бронзовые руки тотчас же охватили Питта, скрутили
ему руки назад и связали ремнём.
Лицо у Бишопа покрылось пятнами. Тяжело дыша, он крикнул:
— Взять его!
Негры потащили несчастного Питта по длинной дорожке меж
золотистых стен тростника. Их провожали испуганные взгляды работавших
невольников. Отчаяние Питта было безгранично. Его мало трогали предстоящие
мучения; главная причина его душевных страданий заключалась в том, что
тщательно разработанный план спасения из этого ада был сорван так нежданно и
так глупо.
Пройдя мимо палисада, негры, тащившие Питта, направились к
белому дому надсмотрщика, откуда хорошо была видна Карлайлская бухта. Питт
бросил взгляд на пристань, у которой качались на волнах чёрные шлюпки. Он
поймал себя на мысли о том, что в одной из этих шлюпок, если бы им хоть немного
улыбнулось счастье, они могли уже быть за горизонтом.
И он тоскливо посмотрел на морскую синеву.
Там, подгоняемый лёгким бризом, едва рябившим сапфировую
поверхность Карибского моря, величественно шёл под английским флагом красный
фрегат.
Полковник остановился и, прикрыв руками глаза от солнца,
внимательно посмотрел на корабль. Несмотря на лёгкий бриз, корабль медленно
входил в бухту только под нижним парусом на передней мачте. Остальные паруса
были свёрнуты, открывая взгляду внушительные очертания корпуса корабля —
от возвышающейся в виде башни высокой надстройки на корме до позолоченной
головы на форштевне, сверкавшей в ослепительных лучах солнца.
Осторожное продвижение корабля свидетельствовало, что его
шкипер плохо знал местные воды и пробирался вперёд, то и дело сверяясь с
показаниями лота. Судя по скорости движения, кораблю требовалось не менее часа,
для того чтобы бросить якорь в порту. Пока полковник рассматривал корабль,
видимо восхищаясь его красотой, Питта увели за палисад и заковали в колодки,
всегда стоявшие наготове для рабов, нуждавшихся в исправлении.
Сюда же неторопливой, раскачивающейся походкой подошёл
полковник Бишоп.
— Непокорная дворняга, которая осмеливается показывать
клыки своему хозяину, расплачивается за обучение хорошим манерам своей
исполосованной шкурой, — сказал он, приступая к исполнению обязанностей
палача.
То, что он сам, своими собственными руками, выполнял работу,
которую большинство людей его положения, хотя бы из уважения к себе, поручали
слугам, может дать представление о том, как низко пал этот человек. С видимым
наслаждением наносил он удары по голове и спине своей жертвы, будто
удовлетворяя свою дикую страсть. От сильных ударов гибкая трость расщепилась на
длинные, гибкие полосы с краями, острыми, как бритва. Когда полковник,
обессилев, отбросил в сторону измочаленную трость, вся спина несчастного
невольника представляла собой кровавое месиво.
— Пусть это научит тебя нужной покорности! —
сказал палач-полковник. — Ты останешься в колодках без пищи и воды —
слышишь меня: без пищи и воды! — до тех пор, пока не соблаговолишь
сообщить мне имя твоего застенчивого друга и зачем он сюда приходил.
Плантатор повернулся на каблуках и ушёл в сопровождении
своих телохранителей.
Питт слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставило
его, истерзанного страшной болью, измученного отчаянием. Ему было уже
безразлично — жив он или нет.
Однако новые муки пробудили его из состояния тупого
оцепенения, вызванного болью. Колодки стояли на открытом месте, ничем не
защищённом от жгучих лучей тропического солнца, которые, подобно языкам жаркого
пламени, лизали изуродованную, кровоточащую спину Питта. К этой нестерпимой
боли прибавилась и другая, ещё более мучительная. Свирепые мухи Антильских
островов, привлечённые запахом крови, тучей набросились на него.
Вот почему изобретательный полковник, так хорошо владеющий
искусством развязывать языки упрямцев, не счёл нужным прибегать к другим формам
пыток. При всей своей дьявольской жестокости он не смог бы придумать больших
мучений, нежели те, которые природа так щедро отпустила на долю Питта.
Рискуя переломать себе руки и ноги, молодой моряк стонал,
корчился и извивался в колодках.
В таком состоянии его и нашёл Питер Блад, который внезапно
появился перед затуманенным взором Питта, с большим пальмовым листом в руках.
Отогнав мух, облепивших Питта, он привязал лист к шее юноши, укрыв его спину от
назойливых насекомых и от палящего солнца. Усевшись рядом с Питтом, Блад
положил голову страдальца к себе на плечо и обмыл ему лицо холодной водой из
фляжки. Питт вздрогнул и, тяжело вздохнув, простонал:
— Пить! Ради бога, пить!
Блад поднёс к дрожащим губам мученика флягу с водой. Молодой
человек жадно припал к ней, стуча зубами о горлышко, и осушил её до дна, после
чего, почувствовав облегчение, попытался сесть.
— Спина, моя спина! — простонал он.
В глазах Питера Блада что-то сверкнуло, кулаки его сжались,
а лицо передёрнула гримаса сострадания, но, когда он заговорил, голос его снова
был спокойным и ровным:
— Успокойся, Питт. Я прикрыл тебе спину, хуже ей пока
не будет. Расскажи мне покороче, что с тобой случилось. Ты, наверное, полагал,
будто мы обойдёмся без штурмана, если дал этой скотине Бишопу повод чуть не
убить тебя?
Питт застонал. Однако на этот раз его мучила не столько
физическая, сколько душевная боль.
— Не думаю, Питер, что штурман вообще понадобится.
