— Спокойно, молодой петушок! — засмеялся Левасёр,
но его смех не сулил ничего приятного.
— Подумай, сестра, — говорил Анри, — погляди,
к чему привела тебя глупость! Несколько человек уже погибло по милости этого
чудовища. Ты не отдаёшь себе отчёта в своих поступках. Неужели ты можешь верить
этому псу, родившемуся в канаве и выросшему среди воров и убийц?..
Он мог добавить ещё кое-что, но Левасёр ударил юношу кулаком
в лицо. Как и многие другие, он очень мало интересовался правдой о себе.
Мадемуазель д'Ожерон подавила готовый вырваться у неё крик,
а её брат, шатаясь от удара, с рассечённой губой, прислонился к переборке. Но
дух его не был сломлен; он искал глазами взгляд сестры, и на бледном его лице
появилась ироническая улыбка.
— Смотри, — спокойно заметил д'Ожерон. —
Любуйся его благородством. Он бьёт человека, у которого связаны руки.
Простые слова, произнесённые тоном крайнего презрения,
разбудили в Левасёре гнев, всегда дремавший в несдержанном, вспыльчивом
французе.
— А что бы ты сделал, щенок, если бы тебе развязали
руки? — И, схватив пленника за ворот камзола, он неистово начал его
трясти. — Отвечай мне! Что бы ты сделал, пустозвон, мерзавец,
подлец… — И вслед за этим хлынул поток слов, значения которых мадемуазель
д'Ожерон не знала, но всё же могла понять их грязный и гнусный смысл.
Она смертельно побледнела и вскрикнула от ужаса.
Опомнившись, Левасёр распахнул дверь и вышвырнул её брата из каюты.
— Бросьте этого мерзавца в трюм! — проревел он,
захлопывая дверь.
Взяв себя в руки, Левасёр, заискивающе улыбаясь, повернулся
к девушке. Но бледное лицо её окаменело. До этой минуты она приписывала своему
герою несуществующие добродетели; сейчас же всё, что она увидела, наполнило её
душу смятением. Вспомнив, как он зверски убил голландского капитана, она сразу
же убедилась в справедливости слов, сказанных её братом об этом человеке, и на
лице её отразились ужас и отвращение.
— Ну, что ты, моя дорогая? Что с тобой? — говорил
Левасёр, приближаясь к ней.
Сердце девушки болезненно сжалось. Продолжая улыбаться, он
подошёл к ней и с силой притянул её к себе.
— Нет… нет!.. — задыхаясь, закричала она.
— Да, да! — передразнивая её, смеялся Левасёр.
Эта насмешка показалась ей ужаснее всего. Он грубо тащил её
к себе, умышленно причиняя боль. Отчаянно сопротивляясь, девушка пыталась
вырваться из его объятий, но он, рассвирепев, насильно поцеловал её, и с его
лица слетели последние остатки маски героя.
— Глупышка, — сказал он. — Именно глупышка,
как назвал тебя твой брат. Не забывай, что ты здесь по своей воле. Со мной
играть нельзя! Ты знала, на что шла, поэтому будь благоразумна, моя
кошечка! — И он поцеловал её снова, но на сей раз чуть ли не с презрением
и, отшвырнув в сторону, добавил: — Чтоб я больше не видел таких сердитых
взглядов, а то тебе придётся пожалеть об этом!
Кто-то постучал в дверь каюты. Левасёр открыл её и увидел
перед собой Каузака. Лицо бретонца было мрачно. Он пришёл доложить, что в
корпусе корабля, повреждённого голландским ядром, обнаружена течь.
Встревоженный Левасёр отправился вместе с ним осмотреть повреждение. Пока
стояла тихая погода, пробоина не представляла опасности, но даже небольшой
шторм сразу же мог изменить положение. Пришлось спустить за борт матроса, чтобы
он прикрыл пробоину парусиной, и привести в действие помпы…
Наконец на горизонте показалось длинное низкое облако, и
Каузак объяснил, что это самый северный остров из группы Виргинских островов.
— Надо поскорей дойти туда, — сказал
Левасёр. — Там мы отстоимся и починим «Ла Фудр». Я не доверяю этой
удушливой жаре. Нас может захватить шторм…
— Шторм или кое-что похуже, — буркнул
Каузак. — Ты видишь? — И он указал рукой через плечо Левасёра.
Капитан обернулся, и у него перехватило дыхание. Не дальше
как в пяти милях он увидел два больших корабля, направлявшихся к ним.
— Чёрт бы их побрал! — выругался он.
— А вдруг они вздумают нас преследовать? — спросил
Каузак.
— Мы будем драться, — решительно сказал
Левасёр. — Готовы мы к этому или нет — всё равно.
— Смелость отчаяния, — сказал Каузак, не скрывая
своего презрения, и, чтобы ещё больше подчеркнуть его, плюнул на палубу. —
Вот что случается, когда в море выходит изнывающий от любви идиот! Надо взять
себя в руки, капитан! Из этой дурацкой истории с голландцем мы так просто не
выкрутимся.
С этой минуты из головы Левасёра вылетели все мысли,
связанные с мадемуазель д'Ожерон. Он ходил по палубе, нетерпеливо поглядывая то
на далёкую сушу, то на медленно, но неумолимо приближавшиеся корабли. Искать
спасения в открытом море было бесполезно, а при наличии течи в его корабле и
небезопасно. Он понимал, что драки не миновать. Уже к вечеру, находясь в трёх
милях от побережья и намереваясь отдать приказ готовиться к бою, Левасёр чуть
не упал в обморок от радости, услыхав голос матроса с наблюдательного поста на
мачте.
— Один из двух кораблей — «Арабелла», —
доложил тот. — А другой, наверно, трофейный.
Однако это приятное сообщение не обрадовало Каузака.
— Час от часу не легче! — проворчал он
мрачно. — А что скажет Блад по поводу нашего голландца?
— Пусть говорит всё, что ему угодно! — засмеялся
Левасёр, всё ещё находясь под впечатлением огромного облегчения, испытанного
им.
— А как быть с детьми губернатора Тортуги?
— Он не должен о них знать.
— Но в конце концов он же узнает.
— Да, но к тому времени, чёрт возьми, всё будет в
порядке, так как я договорюсь с губернатором. У меня есть средство заставить
д'Ожерона договориться со мной.
Вскоре четыре корабля бросили якоря у северного берега
Вихрен Магра. Это был лишённый растительности, безводный, крохотный и узкий
островок длиной в двенадцать миль и шириной в три мили, населённый только
птицами и черепахами. В южной части острова было много соляных прудов. Левасёр приказал
спустить лодку и в сопровождении Каузака и двух своих офицеров прибыл на
«Арабеллу».
— Наша недолгая разлука оказалась, как я вижу, весьма
прибыльной, — приветствовал Левасёра капитан Блад, направляясь с ним в
свою большую каюту для подведения итогов.
«Арабелле» удалось захватить «Сантьяго» — большой
испанский двадцатишестипушечный корабль из Пуэрто-Рико, который вёз 120 тонн
какао, 40 тысяч песо и различные ценности стоимостью в 10 тысяч песо. Две пятых
этой богатой добычи, согласно заключённому договору, принадлежали Левасёру и
его команде. Деньги и ценности были тут же поделены, а какао решили продать на
острове Тортуга.
