Он горько засмеялся и несколько позже с тем же чувством
глубочайшего презрения вошёл в Таунтонский замок, чтобы предстать перед судом.
Вместе с ним были доставлены Питт и Бэйнс, ибо все они проходили по одному и
тому же делу, с разбора которого и должен был начаться суд.
Огромный зал с галереями, наполненный зрителями, в
большинстве дамами, был убран пурпурной материей. Это была чванливая выдумка
верховного судьи, барона Джефрейса, жаждавшего крови. Он сидел на высоком
председательском кресле. Пониже сутулились четверо судей в пурпурных мантиях и
тяжёлых чёрных париках. А ещё ниже сидели двенадцать присяжных заседателей.
Стража ввела заключённых. Судебный пристав, обратившись к
публике, потребовал соблюдения полной тишины, угрожая нарушителям тюрьмой. Шум
голосов в зале стал постепенно затихать, и Блад пристально разглядывал дюжину
присяжных заседателей, которые дали клятву быть «милостивыми и справедливыми».
Однако внешность этих людей свидетельствовала о том, что они не могли думать ни
о милости, ни о справедливости. Перепуганные и потрясённые необычной
обстановкой, они походили на карманных воров, пойманных с поличным. Каждый из
двенадцати стоял перед выбором: или меч верховного судьи, или веление своей
совести.
Затем Блад перевёл взгляд на членов суда и его
председателя — лорда Джефрейса, о жестокости которого шла ужасная слава.
Это был высокий, худой человек лет под сорок, с
продолговатым красивым лицом. Синева под глазами, прикрытыми набрякшими веками,
подчёркивала блеск его взгляда, полного меланхолии. На мертвенно бледном лице
резко выделялись яркие полные губы и два пятна чахоточного румянца.
Верховный судья, как было известно Бладу, страдал от
мучительной болезни, которая уверенно вела его к могиле наиболее кратким путём.
И доктор знал также, что, несмотря на близкий конец, а может, и благодаря
этому, Джефрейс вёл распутный образ жизни.
— Питер Блад, поднимите руку!
Хриплый голос судебного клерка вернул Блада к
действительности. Он повиновался, и клерк монотонным голосом стал читать
многословное обвинительное заключение: Блада обвиняли в измене своему
верховному и законному владыке Якову II, божьей милостью королю Англии,
Шотландии, Франции и Ирландии. Обвинительное заключение утверждало, что Блад не
только не проявил любви и почтения к своему королю, но, соблазняемый дьяволом,
нарушил мир и спокойствие королевства, разжигал войну и мятеж с преступной
целью лишить своего короля короны, титула и чести, и в заключение Бладу
предлагалось ответить: виновен он или не виновен?
— Я ни в чём не виновен, — ответил он не
задумываясь.
Маленький остролицый человек, сидевший впереди судейского
стола, подскочил на своём месте. Это был военный прокурор Полликсфен.
— Виновен или не виновен? — закричал он. —
Отвечайте теми же словами, которыми вас спрашивают.
— Теми же словами? — переспросил Блад. —
Хорошо! Не виновен. — И, обращаясь к судьям, сказал: — Я должен
заявить, что не сделал ничего, о чём говорится в обвинительном заключении. Меня
можно обвинить только в недостатке терпения во время двухмесячного пребывания в
зловонной тюрьме, где моё здоровье и моя жизнь подвергались величайшей
опасности…
Он мог бы сказать ещё многое, но верховный судья прервал его
мягким, даже жалобным голосом:
— Я вынужден прервать вас. Мы ведь обязаны соблюдать
общепринятые судебные нормы. Как я вижу, вы не знакомы с судебной процедурой?
— Не только не знаком, но до сих пор был счастлив в
своём неведении. Если бы это было возможно, я вообще с радостью воздержался бы
от подобного знакомства.
Слабая улыбка на мгновенье скользнула по грустному лицу
верховного судьи.
— Я верю вам. Вы будете иметь возможность сказать всё,
что хотите, когда выступите в свою защиту. Однако то, что вам хочется сказать
сейчас, и неуместно и незаконно.
Блад, удивлённый и обрадованный явной симпатией и предупредительностью
судьи, выразил согласие, чтобы его судили бог и страна
[13]
.
Вслед за этим клерк, помолившись богу и попросив его помочь вынести
справедливый приговор, вызвал Эндрью Бэйнса, приказал ему поднять руку и
ответить на обвинение. От Бэйнса, признавшего себя невиновным, клерк перешёл к
Питту, и последний дерзко признал свою вину. Верховный судья оживился.
— Ну, вот так будет лучше, — сказал он, и его
коллеги в пурпурных мантиях послушно закивали головами. — Если бы все
упрямились, как вот эти несомненные бунтовщики, заслуживающие казни, — и
он слабым жестом руки указал на Блада и Бэйнса, — мы никогда бы не
закончили наше дело.
Зловещее замечание судьи заставило всех присутствующих
содрогнуться. После этого поднялся Полликсфен. Многословно изложив существо
дела, по которому обвинялись все трое подсудимых, он перешёл к обвинению Питера
Блада, дело которого разбиралось первым.
Единственным свидетелем обвинения был капитан Гобарт. Он
живо обрисовал обстановку, в которой он нашёл и арестовал трёх подсудимых вместе
с лордом Гилдоем. Согласно приказу своего полковника, капитан обязан был
повесить Питта на месте, если бы этому не помешала ложь подсудимого Блада,
который заявил, что Питт является пэром и лицом, заслуживающим внимания.
По окончании показаний капитана лорд Джефрейс посмотрел на
Питера Блада:
— Есть ли у вас какие-либо вопросы к свидетелю?
— Никаких вопросов у меня нет, ваша честь. Он правильно
изложил то, что произошло.
— Рад слышать, что вы не прибегаете к увёрткам, обычным
для людей вашего типа. Должен сказать, что никакие увиливания вам здесь и не
помогли бы. В конце концов, мы всегда добьёмся правды. Можете не сомневаться.
Бэйнс и Питт, в свою очередь, подтвердили правильность
показаний капитана. Верховный судья, вздохнув с облегчением, заявил:
— Ну, если всё ясно, так, ради бога, не будем тянуть,
ибо у нас ещё много дел. — Сейчас уже в его голосе не осталось и признаков
мягкости. — Я полагаю, господин Полликсфен, что, коль скоро факт подлой
измены этих трёх мерзавцев установлен и, более того, признан ими самими,
говорить больше не о чем.
Но тут прозвучал твёрдый и почти насмешливый голос Питера
Блада:
— Если вам будет угодно выслушать, то говорить есть о
чём.
Верховный судья взглянул на Блада с величайшим изумлением,
поражённый его дерзостью, но затем изумление его сменилось гневом. На
неестественно красных губах появилась неприятная, жёсткая улыбка, исказившая
его лицо.
