— Что ещё тебе нужно, подлец? Ты опять будешь отнимать
у нас время своими бесполезными увёртками?
— Я бы хотел, чтобы ваша честь и господа присяжные
заседатели выслушали, как это вы мне обещали, что я скажу в свою защиту.
— Ну что же… Послушаем… — Резкий голос верховного
судьи внезапно сорвался и стал глухим. Фигура судьи скорчилась. Своей белой
рукой с набухшими синими венами он достал носовой платок и прижал его к губам.
Питер Блад понял как врач, что Джефрейс испытывает сейчас приступ боли,
вызванной разрушающей его болезнью. Но судья, пересилив боль, продолжал: —
Говори! Хотя что ещё можно сказать в свою защиту после того, как во всём
признался?
— Вы сами об этом будете судить, ваша честь.
— Для этого я сюда и прислан.
— Прошу и вас, господа, — обратился Блад к членам
суда, которые беспокойно задвигались под уверенным взглядом его светло-синих
глаз.
Присяжные заседатели смертельно боялись Джефрейса, ибо он
вёл себя с ними так, будто они сами были подсудимыми, обвиняемыми в измене.
Питер Блад смело вышел вперёд… Он держался прямо и уверенно,
но лицо его было мрачно.
— Капитан Гобарт в самом деле нашёл меня в усадьбе
Оглторп, — сказал Блад спокойно, — однако он умолчал о том, что я там
делал.
— Ну, а что же ты должен был делать там в компании
бунтовщиков, чья вина уже доказана?
— Именно это я и прошу разрешить мне сказать.
— Говори, но только короче. Если мне придётся выслушать
всё, что здесь захотят болтать собаки-предатели, нам нужно будет заседать до
весны.
— Я был там, ваша честь, для того, чтобы врачевать раны
лорда Гилдоя.
— Что такое? Ты хочешь сказать нам, что ты доктор?
— Да, я окончил Тринити-колледж в Дублине.
— Боже милосердный! — вскричал Джефрейс, в голосе
которого вновь зазвучала сила. — Поглядите на этого мерзавца! —
обратился он к членам суда. — Ведь свидетель показал, что несколько лет
назад встречал его в Танжере как офицера французской армии. Вы слышали и
признание самого подсудимого о том, что показания свидетеля правильны.
— Я признаю это и сейчас. Но вместе с тем правильно
также и то, что сказал я. Несколько лет мне пришлось быть солдатом, но раньше я
был врачом и с января этого года, обосновавшись в Бриджуотере, вернулся к своей
профессии доктора, что может подтвердить сотня свидетелей.
— Не хватало ещё тратить на это время! Я вынесу
приговор на основании твоих же собственных слов, подлец! Ещё раз спрашиваю: как
ты, выдающий себя за врача, мирно занимавшегося практикой в Бриджуотере,
оказался в армии Монмута?
— Я никогда не был в этой армии. Ни один свидетель не
показал этого и, осмеливаюсь утверждать, не покажет. Я не сочувствовал целям
восстания и считал эту авантюру сумасшествием. С вашего разрешения, хочу
спросить у вас: что мог делать я, католик, в армии протестантов?
— Католик? — мрачно переспросил судья, взглянув на
него. — Ты — хныкающий ханжа-протестант! Должен сказать тебе, молодой
человек, что я носом чую протестанта за сорок миль.
— В таком случае, удивляюсь, почему вы, обладая столь
чувствительным носом, не можете узнать католика на расстоянии четырёх шагов.
С галерей послышался смех, немедленно умолкший после
направленных туда свирепых взглядов судьи и криков судебного пристава.
Подняв изящную, белую руку, всё ещё сжимавшую носовой
платок, и подчёркивая каждое слово угрожающим покачиванием указательного
пальца, Джефрейс сказал:
— Вопрос о твоей религии, мой друг, мы обсуждать не
будем. Однако запомни, что я тебе скажу: никакая религия не может оправдать
ложь. У тебя есть бессмертная душа. Подумай об этом, а также о том, что
всемогущий бог, перед судом которого и ты, и мы, и все люди предстанем в день
великого судилища, накажет тебя за малейшую ложь и бросит в бездну, полную огня
и кипящей серы. Бога нельзя обмануть! Помни об этом всегда. А сейчас скажи: как
случилось, что тебя захватили вместе с бунтовщиками?
Питер Блад с изумлением и ужасом взглянул на судью:
— В то утро, ваша честь, меня вызвали к раненому лорду
Гилдою. По долгу профессии я считал своей обязанностью оказать ему помощь.
— Своей обязанностью? — И судья с побелевшим
лицом, перекошенным усмешкой, гневно взглянул на Блада. Затем, овладев собой,
Джефрейс глубоко вздохнул и с прежней мягкостью сказал: — О, мой бог!
Нельзя же так испытывать наше терпение. Ну хорошо. Скажите, кто вас вызывал?
— Находящийся здесь Питт. Он может подтвердить мои
слова.
— Ага! Подтвердит Питт, уже сознавшийся в своей измене.
И это — ваш свидетель?
— Здесь находится и Эндрью Бэйнс. Он скажет то же самое.
— Дорогому Бэйнсу ещё предстоит самому ответить за свои
прегрешения. Полагаю, он будет очень занят, спасая свою собственную шею от
верёвки. Так, так! И это все ваши свидетели?
— Почему же все, ваша честь? Можно вызвать из
Бриджуотера и других свидетелей, которые видели, как я уезжал вместе с Питтом
на крупе, его лошади.
— О, в этом не будет необходимости, — улыбнулся
верховный судья. — Я не намерен тратить на вас время. Скажите мне только
одно: когда Питт, как вы утверждаете, явился за вами, знали ли вы, что он был
сторонником Монмута, в чём он уже здесь сознался?
— Да, ваша честь, я знал об этом.
— Вы знали! Ага! — И верховный судья грозно
посмотрел на присяжных заседателей, съёжившихся от страха. — И всё же, несмотря
на это, вы поехали с ним?
— Да, я считал святым долгом оказать помощь раненому
человеку.
— Ты называешь это святым долгом, мерзавец?! —
заорал судья. — Боже милосердный! Твой святой долг, подлец, служить королю
и богу! Но не будем говорить об этом. Сказал ли вам этот Питт, кому именно
нужна была ваша помощь?
— Да, лорду Гилдою.
— А знали ли вы, что лорд Гилдой был ранен в сражении и
на чьей стороне он сражался?
— Да, знал.
— И тем не менее, будучи, как вы нас пытаетесь убедить,
лояльным подданным нашего короля, вы отправились к Гилдою?
На мгновение Питер Блад потерял терпение.
— Меня занимали его раны, а не его политические
взгляды! — сказал он резко.
На галереях и даже среди присяжных заседателей раздался
одобрительный шёпот, который лишь усилил ярость верховного судьи.
— Господи Исусе! Жил ли ещё когда-либо на свете такой
бесстыжий злодей, как ты? — И Джефрейс повернул своё мертвенно-бледное
лицо к членам суда. — Я обращаю ваше внимание, господа, на отвратительное
поведение этого подлого изменника. Того, в чём он сам сознался, достаточно,
чтобы повесить его десять раз… Ответьте мне, подсудимый, какую цель вы
преследовали, мороча капитана Гобарта враньём о высоком сане изменника Питта?
