Софи со вздохом отмахнулась. Во рту у нее пересохло, и она не могла вымолвить ни слова.
Тристан взглянул на горничную.
– Принесите ее светлости бокал кларета, – велел он. – И чего-нибудь поесть.
Делия присела и вышла, оставив их одних.
– Софи, дорогая, я…
– Говори же, – прошептала она.
– Софи, я должен покинуть этот дом.
– Нет! – Она ощутила, как к горлу подступает желчь. Между ней и Тристаном все кончено. И согласно закону, ничего и не начиналось.
– Да, я должен. Дом принадлежит герцогу Колтону, и он желает, чтобы утром меня тут не было.
Софи смотрела в красивое лицо Тристана. Неужели она больше никогда не будет держать его в объятиях? Неужели никогда больше не познает его изощренных ласк в постели?
Его рука легла ей на колено.
– Но ничего не кончено, любимая.
– Не кончено?
– Я собираюсь подать апелляцию в Суд Арки, в тот самый, которым управляет архиепископ Кентерберийский.
Софи тихо застонала, а Тристан продолжал:
– Да, я подам апелляцию с просьбой пересмотреть дело на основании долгого отсутствия герцога Колтона и пренебрежения супружеским долгом. А если ничего не выйдет… Поверь, есть и другие способы. Так что не расстраивайся, любимая. Ты не должна сдаваться. Где твой оптимизм?
Она погладила его длинные изящные пальцы.
– Я так боюсь, Тристан… Если ты сейчас уйдешь, я этого не вынесу, но… но я не могу покинуть и Гарета. И не покину.
– Ах, Софи, я знаю, он тебе небезразличен. Мы оба тебе небезразличны.
Наконец-то он понял! Но ей от этого стало еще тяжелее.
– Как жаль, что все не может быть так, как прежде, – прошептала Софи.
Он помрачнел и проговорил:
– А мне не жаль.
– Но, Тристан, ведь Гарет…
– Я желал тебя с самого начала, – перебил он. – И я всегда знал, что ты станешь моей. Никогда не хотел другой женщины.
– Тристан, пожалуйста, не надо…
Он прижал палец к ее губам.
– Я должен сказать это, Соф. Перед окончанием Итона Гарет сообщил мне, что намерен жениться на тебе.
– Значит, ты узнал об этом раньше, чем я.
Он кивнул:
– Да, раньше. Тогда мне было пятнадцать, но в тот момент я почувствовал, что моя жизнь кончена. Однако ничего не предпринял. Вместо того чтобы вызвать его на дуэль, я сдался. Черт возьми, Софи, я позволил ему уйти!
Она сморгнула слезы, так некстати туманившие глаза. Потом взяла его руки, и пальцы их переплелись.
– Но сейчас я не так слаб, как прежде, – тихо продолжал Тристан. – На этот раз я тебя не отдам. И буду бороться до последнего вздоха.
Софи, сжимая кулаки, стояла на заднем крыльце.
Наемный экипаж возглавлял небольшую процессию повозок, стоявших на гравийной дорожке.
Измученные слуги суетились вокруг двух тележек. Гарет приказал вывезти все вещи Тристана к полудню, а солнце уже стояло высоко в небе. Софи давно не смотрела на часы, но, видимо, полдень уже близился.
Почти через две недели после возвращения Гарета Тристан и Гэри их покидали.
День выдался душным, безветренным, и легкая дымка висела над крышей конюшни и над ближайшими деревьями. А Софи дрожала от холода, хотя куталась в шерстяной плащ. Ее трясло от озноба, и приходилось стискивать зубы, чтобы не стучали.
Тристан никак не мог совладать с сыном; он с трудом усадил его в экипаж, но Гэри, вцепившись в плечо отца, старался вырваться.
– Я хочу к Миранде! Не заставляй меня уезжать, папа! – кричал малыш.
Сердце Софи болело за мальчика. Она еще раньше попрощалась с ним, но его тогда больше занимала игрушечная карета – подарок мистера Фиска. Гэри в тот момент ничего не понял, зато Миранда все поняла и была вне себя от горя.
Софи представила дочь, сидевшую сейчас в детской. Окна выходили на заднюю подъездную дорожку, и Миранда, без сомнения, смотрела на уезжавшего Гэри. Девочка искренне любила малыша и, конечно же, была в отчаянии.
– Мирандаааааа! – вопил Гэри.
Крепко прижимая сына к груди, Тристан захлопнул дверцу экипажа. В этот момент их с Софи взгляды встретились. И ее ошеломило выражение его глаз. Она даже представить не могла, что он сейчас испытывал. Оставить жену в объятиях и в постели кузена, бывшего лучшего друга, восставшего из мертвых! Как бы трудно и болезненно она ни переживала случившееся, для него все было в тысячу раз хуже…
– Тристан! – воскликнула Софи и шагнула к экипажу. Но на плечо ей тут же опустилась тяжелая рука Гарета.
Она замерла, не желая устраивать сцену в присутствии слуг. А Тристан, глядя ей в глаза, постучал в стенку кареты, и кучер взмахнул кнутом.
Сердце Софи затрепетало в неожиданной панике; на нее обрушилась ужасная реальность. Ведь она теряла поддержку и опору, теряла того, кто всегда находился рядом – в радости и в беде. Ее покидал возлюбленный, и больше они никогда не обнимутся в постели, не будут болтать часами едва ли не до рассвета. И никогда больше не смогут смеяться вместе, не смогут улыбаться над головами детей, услышав какую-нибудь смешную или трогательную фразу. Никогда она не ощутит прикосновения его губ к своим губам. Никогда его возбужденная плоть не войдет в ее лоно…
Софи рванулась к экипажу, но Гарет снова ее удержал.
Экипаж же покатился по дорожке и выехал за ворота. Тристан исчез из виду.
Софи сглотнула слезы и, развернувшись, прошла мимо Гарета и вошла в дом.
Тристан хмурился, сидя в экипаже. Рука его лежала на плече спавшего сына. Вместо того чтобы смотреть в окно на элегантные особняки Мейфэра, он взирал на противоположное сиденье, где должна была находиться жена. В дороге они обычно обсуждали домашние дела или спорили о политике, а теперь сиденье оставалось пустым.
Тристан поморщился и провел ладонью по колючей щеке. Подумать только, он забыл утром побриться! Как это не похоже на него…
Экипаж остановился перед домом, которому предстояло стать его пристанищем, пока он не сможет забрать Софи. Краем глаза уловив какое-то движение, Тристан выглянул в окно. К ним с величественным видом направлялся слуга. Открыв дверцу кареты, он поклонился и сказал:
– Добрый день, милорд.
Тристан осторожно встряхнул Гэри.
– Просыпайся, парень. Приехали.
Мальчик открыл глаза и осмотрелся. Тристан старался не замечать дорожки высохших слез, тянувшиеся по щекам сына. Малыш заснул с именем Миранды на устах. Заснул через несколько минут после того, как они сели в экипаж.
– Это не наш дом, – пробормотал Гэри, глядя в окно; его губки задрожали, казалось, он вот-вот снова расплачется.
