— Мальчика звали Арно Бриар, семь лет, — прочел Кривен. — Его мать, Мари Бриар, умерла в возрасте двадцати шести лет. Сначала работала в баре, потом начала заниматься проституцией, чтобы прокормить сына. Родители отказались от нее, когда узнали, что она беременна неизвестно от кого. Никаких открытий, господа, все как всегда. Нам теперь нужно узнать, что стало с мальчиком. Его могли поместить в интернат в Парижском регионе. Но сведений никаких. Комиссариат перешлет фотографии.
Все в бригаде были ошеломлены, даже дезориентированы. Преступник, если это был он, мог с минуты на минуту обрести лицо и обстоятельства прошлой жизни, которые было совсем не легко вынести. Во взглядах этих людей жалость смешивалась с яростью.
— Ну давайте! — подбадривал своих людей Давид Кривен. — Пятый номер и шестой из группы! Я хочу все знать о Мари Бриар: где она родилась, где похоронена. Поищите, может быть, еще живы свидетели. А вы трое занимаетесь Арно. Что с ним стало? Где он сегодня? Если он еще жив, ведите его сюда! Если убийца он, вы мне это скажете. За работу!
* * *
Марк Вальберг неотрывно смотрел на написанное кровью послание. Ни одного жеста: воплощенное внимание и максимальная сосредоточенность. Убийца был совершенно не в себе, и состояние его ухудшалось: он терял связь с реальностью, с социальными условностями, которые еще недавно так хорошо соблюдал. Вальберг приходил к этим выводам, анализируя изменения в почерке преступника. Теперь появилось осознанное или нет желание изменить написание букв: они стали чуть округлее, точки над i походили на небольшие кружочки, и это придавало почерку некую женственность. Писал тем не менее один и тот же человек — Вальберг был в этом уверен. Впрочем, у него была теория на этот счет: пишущий неосознанно начинал подражать почерку того, кто был ему дорог, в данном случае — женщины. Графолог то и дело щелкал фотоаппаратом: он то удалялся от надписи, то подходил к ней совсем близко, фотографируя каждую букву. Оставалось только записать свои соображения и предоставить доклад дивизионному комиссару Сирски.
* * *
Нико не мог оторвать взгляда от застывшего тела, покрытого ранами и купавшегося в собственной крови. Несколько лет назад он познакомился с женщиной, которую так заинтриговала его работа, что она хотела знать каждый его шаг. Нико рассказал ей о жертвах, о преступниках, о крови и ужасе. В результате она бросила его, утверждая, что от него пахнет смертью. С тех пор Нико никогда не посвящал женщин в подробности своей работы. С Каролин все было иначе. Ему было просто необходимо говорить с нею. Он рассказывал, потому что хотел построить что-то серьезное, да и к тому же она была врачом… Может быть, она сможет понять, сможет стать частью его жизни… По крайней мере, ему так хотелось. Мобильник зазвонил в середине аутопсии. Коэн и Беккер вздрогнули, но профессор Вилар не шелохнулась — она привыкла к нелепостям подобных ситуаций. Нико отошел в сторону.
— Это профессор Шарль Кено, я вас не отрываю?
— Нет-нет… У вас что-то есть?
— Да. Я хочу уточнить. Мы только что закончили сравнительный анализ ДНК с контактных линз и пряди темных волос. Я вам сказал, что была родственная связь.
— Ну и?..
— Теперь доказано, что речь идет о матери и сыне. Митохондриальная ДНК передается только таким путем.
— Браво!
— Отчет будет у вас в течение часа.
— Спасибо, профессор. Ваши данные подтверждают наши предположения, это чрезвычайно важно.
— Всегда рад…
Нико вернулся к остальным. Недовольства оттого, что он мог что-то пропустить в аутопсии Изабель Сольер, он не испытывал. Кратко изложил полученные сведения.
— Кольцо сжимается, Нико. — Мишель Коэн хотел подбодрить друга. — Мы его достанем. Надеюсь, часам к трем он уже будет у нас.
Нико понял, что хотел сказать его патрон, указывая на время, — пятое убийство могло произойти только после этого часа.
14. Мать и сын
Лето уходить не торопилось. Было по-прежнему солнечно и тепло, и казалось, Париж снова купается в атмосфере отдыха. Даже если сентябрь принес с собой пробки и торопящиеся толпы, Париж в этом сентябрьском свете напоминал курортный городок. Он чувствовал себя счастливым просто потому, что держал ее за руку, как если бы, кроме них, на свете никого не было. Он представлял, как она ему улыбается. И она, возможно, даже сможет поцеловать его в щеку — тайну такого поцелуя знала только она. Но она ничего этого не сделает. Она просто не могла этого сделать: в том мире, где она жила, больше ни для кого не было места, это был мир без будущего. Он все это понимал, но не знал, что делать. У него еще не было сил уйти, и одна мысль об этом повергала его в глубокое уныние. Он чуть сильнее сжал эту тонкую руку, за которую держался, но она оставалась такой же вялой и безжизненной. Она теперь не испытывала никаких чувств, даже любви к нему. Когда это началось? Много месяцев назад. Она начала не приходить по ночам домой, а когда ранним утром переступала порог, то была просто непохожа на себя, а потекшая тушь пачкала бледные щеки. Ни слова не говоря, она принимала душ и ложилась в постель, накрывшись с головой одеялом. Она даже не смотрела на него. Ему было страшно. Он сидел на полу у ее кровати до тех пор, пока она не приходила в себя. Сколько было таких ночей, он не считал. Когда-нибудь ему повезет и он ее вытащит из всего этого. Мальчик был умный и мог многого добиться. И когда такое случится, она будет королевой и отомстит за то, что пережила. Но она перестала верить в это, она убила их мечту. Он по-прежнему держал ее за руку. Она торопилась. Она встретила его у школы, что случилось впервые за долгое время. Неужели все станет как раньше? И она снова будет любить его? Ему так этого хотелось. Он старался встретить ее взгляд, но не мог. Он оглядел ее: она похудела, но была по-прежнему красива. Ему бы так хотелось остановить ее, прижать к себе, но он прекрасно чувствовал, что этого не стоит делать. Она что-то решила и теперь шла исполнять задуманное, в этом было что-то новое. Они шли домой, в грязную серую многоэтажку, где у них была крошечная квартира, которая раньше была красивой. Странно, но дома был накрыт стол и аппетитно пахло, нельзя даже было различить запах табака, к которому он в конце концов привык. Около его тарелки красовалось его любимое шоколадное пирожное. Но дома царил прежний беспорядок, на полу валялись пустые бутылки, а из пепельниц торчали окурки. Она усадила его за стол, подала обед. Начало вечера было многообещающим, и он уже подумал, что все в их жизни наладится.
Только вот она все время то сжимала, то разжимала кулаки, пальцы нервно двигались, безумный взгляд что-то искал, а в ее напряженной позе было нечто жалкое. К еде она не притронулась и сразу после обеда отправила его спать. Заснуть он не мог, его грызла глухая тревога. Видения сменяли одно другое: то он чувствовал ее ласковые руки, приносившие успокоение его телу и душе, то переставал узнавать эту отчаявшуюся, почти безумную женщину, склонявшуюся над ним.
Кошмар становился реальностью, а реальность — кошмаром. Все произошло вдруг. И он убил ее собственными руками. Затем он вышел из квартиры, прошел несколько метров по грязной лестничной площадке и остановился у соседской двери, где жила пожилая пара. Постучал. Открыла женщина, она склонилась над ним, удивленная столь поздним приходом, и он увидел ее морщинистое лицо. Она часто угощала его чем-нибудь и ерошила ему волосы. Он любил разноцветные леденцы, которые она ему давала. От этих воспоминаний ему стало теплее. Только жжение в груди не проходило: он по-прежнему чувствовал ужас, добычей которого становилось его тело, мозг, он чувствовал вину и отчаянное одиночество, которое его теперь никогда не оставит.
