Этот рассказ ошеломил Дайка. Однако он не утратил
самообладания. Боясь, что его испанская речь позволит дону Ильдефонсо
догадаться об истинном положении вещей, он ответил со всем возможным
лаконизмом:
— Буэно, я передам капитану.
Затем он шёпотом приказал гребцам отваливать, чтобы спешно
вернуться на «Синко Льягас».
Когда Блад выслушал эту историю и оправился от первого
изумления, он расхохотался:
— Так вот что собирался рассказать мне этот негодяй при
нашей будущей встрече! Чёрт побери, я не доставлю ему этой радости!
Десять минут спустя «Синко Льягас» пришвартовался к борту
«Санта-Барбары».
В отдалении Истерлинг и его команда, заметив этот манёвр,
опустили вёсла и, злобно переговариваясь, наблюдали за происходящим. Они уже
понимали, что лишились даже предвкушаемого ими жалкого удовольствия видеть, как
капитан Блад, ничего не подозревая, топит бесценное сокровище. Истерлинг вновь
разразился проклятиями.
— Кровь и смерть! Я забыл этого чёртова испанца в каюте, и
он проболтался про золото. Вот к чему приводит милосердие! Если бы я перерезал
ему глотку…
Тем временем капитан Блад, которого легко было принять за
испанца, если бы не его синие глаза на загорелом лице, на безупречнейшем
кастильском языке объяснял недоумевающему дону Ильдефонсо, почему он поставил
«Синко Льягас» борт о борт с его кораблём.
Он не может одолжить матросов «Санта-Барбаре», потому что
ему самому не хватает людей. А в таком случае оставить её на плаву — значит
вновь отдать в руки гнусных пиратов, у которых ему удалось её отбить. И
остаётся только одно: прежде чем потопить галион, перенести на борт «Синко
Льягас» сокровища, которые спрятаны в трюме. Он будет счастлив предложить дону Ильдефонсо
и шести его уцелевшим матросам гостеприимство на борту «Синко Льягас» и
доставить их на Тортугу; или же, если дон Ильдефонсо, что весьма вероятно,
этого не пожелает, капитан Блад даст им одну из своих шлюпок, и, выбрав
благоприятную минуту, они смогут добраться до берега Эспаньолы.
Хотя в этот день дон Ильдефонсо уже не раз был вынужден
удивляться, эта речь показалась ему самой удивительной из всего, что он
когда-либо слышал.
— Тортуга! Тортуга! Вы сказали, что плывёте на Тортугу? Но
зачем? Во имя бога, кто вы такой?
— Меня зовут Питер Блад, а вот кто я такой — право же, я и
сам не знаю.
— Вы англичанин? — в ужасе воскликнул испанец, начиная
постигать какую-то долю истины.
— О нет! Я, во всяком случае, не англичанин. — Капитан Блад
с достоинством выпрямился. — Я имею честь быть ирландцем.
— Ирландцы и англичане — это одно и то же.
— Отнюдь нет. Между ними нет ничего общего.
Испанец гневно посмотрел на него. Щёки его побледнели, рот
презрительно искривился.
— Ирландец вы или англичанин, всё равно вы — подлый пират.
Лицо Блада омрачилось, и он вздохнул.
— Боюсь, вы правы, — согласился он. — Я всячески старался
этого избежать, но что делать, если судьба настойчиво навязывает мне эту роль и
предлагает для подобной карьеры столь великолепное начало?
Посланец короля
Ослепительным майским утром 1690 года в порту Сантьяго
острова Пуэрто-Рико появился некий господин в сопровождении негра-слуги,
нёсшего на плече саквояж. Незнакомец был доставлен к пристани в шлюпке с
жёлтого галиона, который стал на рейд, подняв на верхушку грот-мачты испанский
флаг. Высадив незнакомца, шлюпка тотчас развернулась и пошла назад к кораблю,
где её подняли и пришвартовали к борту, после чего все праздные зеваки,
толпившиеся на молу, сделали вывод, что тот, кто на ней прибыл в порт, не
торопился возвращаться на корабль.
Зеваки проводили незнакомца исполненными любопытства
взглядами. Впрочем, внешность его вполне оправдывала такое внимание — она
невольно приковывала к себе взоры. Даже несчастные полуголые белые рабы,
укладывавшие крепостную стену, и испанские конвойные, сторожившие их, и те
глазели на незнакомца.
Высокий, стройный, худощавый и сильный, он был одет
элегантно, хотя и несколько мрачно, — в чёрный с серебром испанский костюм.
Локоны чёрного парика свободно падали на плечи; широкополая чёрная шляпа с
чёрным плюмажем оставляла в тени верхнюю половину лица; обращали на себя
внимание твёрдый, гладко выбритый подбородок, тонкий нос с горбинкой и
надменная складка губ. На груди незнакомца поблёскивали драгоценные камни,
кисти рук утопали в кружевных манжетах, на длинной чёрной трости с золотым
набалдашником развевались шёлковые ленты. Он мог бы сойти за щёголя с Аламеды,
если бы от всего облика этого человека не веяло недюжинной силой и спокойной
уверенностью в себе. Равнодушное пренебрежение к неистово палящему солнцу,
проявляемое незнакомцем в чёрном одеянии, указывало на железное здоровье, а
взгляд его был столь высокомерен, что любопытные невольно опускали перед ним
глаза.
Незнакомец осведомился, как пройти к дому губернатора, и
командир конвоиров отрядил одного из своих солдат проводить его.
Они миновали площадь, которая ничем бы не отличалась от
площади любого маленького городка старой Испании, если бы не пальмы, отбрасывавшие
чёрные тени на ослепительно-белую, спёкшуюся от зноя землю. За площадью была
церковь с двумя шпилями и мраморными ступенями, а за церковью — высокие
чугунные ворота, пройдя в которые незнакомец, следуя за своим провожатым,
оказался в саду и по аллее, обсаженной акациями, приблизился к большому белому
дому с глубокими лоджиями, утопавшему в кустах жасмина. Слуги-негры в нелепо
пышных, красных с жёлтыми галунами ливреях распахнули перед посетителем дверь и
доложили губернатору Пуэрто-Рико, что к нему пожаловал дон Педро де Кейрос —
посланец короля Филиппа.
Не каждый день появлялись посланцы испанского короля в этих
отдалённых и едва ли не самых незначительных из всех заокеанских владений его
католического величества. Вернее сказать, это случилось впервые, и дон Хайме де
Вилламарга, необычайно взволнованный этим сообщением, сам ещё не понимал,
должен ли он приписать своё волнение приливу гордости или страху.
Дон Хайме, обладавший, при своём среднем росте и весьма
посредственном интеллекте, непропорционально большой головой и большим животом,
принадлежал к числу тех государственных деятелей, которые могли бы оказать
наилучшую услугу Испании, отдалившись от неё на возможно большее расстояние, и,
быть может, именно в силу этих соображений и было ему уготовано назначение на
пост губернатора Пуэрто-Рико. Даже благоговейный страх перед его величеством,
посланцем которого явился к нему дон Педро, не мог поколебать неистребимое
самодовольство дона Хайме. Важный, напыщенный, принимал он королевского гонца,
и холодный, высокомерный взгляд синих глаз дона Педро отнюдь не заставил дона
Хайме присмиреть. Пожилой доминиканский монах, высокий и тощий, помогал его
превосходительству принимать гостя.
