Когда орудия выполнили свою задачу и огонь временно
прекратился, капитан Блад, стоявший, нагнувшись над орудием, рядом с канониром,
выпрямился, поглядел на длинное, торжественно-угрюмое лицо губернатора и
рассмеялся:
— Да, чёрт подери, как всегда, снова страдают невинные.
Полковник Коуртни кисло усмехнулся в ответ:
— Если бы вы поступили так, как я полагал целесообразным…
Капитан Блад перебил его довольно бесцеремонно:
— Силы небесные! Вы, кажется, опять недовольны, полковник?
Если бы я поступил по вашему совету, мне бы уже давно пришлось выложить все
карты на стол. А я не хочу открывать своих козырей, пока адмирал не сделает тот
ход, который мне нужен.
— А если адмирал и не подумает его сделать?
— Сделает! Во-первых, потому, что это в его характере, а
во-вторых, потому, что другого хода у него нет. Словом, вы теперь можете
спокойно отправиться домой и лечь в постель, возложив все ваши надежды на меня
и на провидение.
— Я не считаю возможным ставить вас на одну доску с
провидением, сэр, — ледяным тоном заметил губернатор.
— Тем не менее вам придётся. Клянусь честью, придётся.
Потому что мы можем творить чудеса — я и провидение, — когда действуем заодно.
За час до захода солнца испанские корабли легли в дрейф
милях в двух от острова и заштилели. Все антигуанцы — и белые и чёрные — с
разрешения капитана Блада разбрелись по домам ужинать. Осталось только человек
сорок, которых Блад задержал на случай какой-либо непредвиденной надобности.
Затем корсары уселись под открытым небом подкреплять свои силы довольно
изрядными порциями пищи и довольно ограниченными дозами рома.
Солнце окунулось в нефритовые воды Карибского моря, и
мгновенно, словно погасили свечу, сгустился мрак, бархатистый, пурпурно-чёрный
мрак безлунной ночи, пронизанный мерцанием мириадов звёзд.
Капитан Блад встал, втянул ноздрями воздух. Свежий
северо-западный ветер, который на закате солнца совсем было стих, поднимался
снова. Капитан Блад приказал потушить все костры и не зажигать никакого огня,
чтобы не спугнуть тех, кого он ждал.
А в открытом море, в роскошной каюте флагманского корабля
испанцев, именитый, гордый, храбрый и несведущий адмирал держал военный совет,
менее всего похожий на таковой, ибо этот флотоводец пригласил к себе капитанов
эскадры только для того, чтобы навязать им свою волю. В глухую полночь, когда
защитники Сент-Джона уснут, уверенные, что до утра им не приходится опасаться
нападения, испанские корабли, миновав форт, с потушенными огнями незаметно
войдут в бухту. Восход солнца застанет их уже на якоре в глубине бухты,
примерно в миле от форта, и жерла их орудий будут наведены на город.
Так они сделают шах и мат антигуанцам!
Согласно этому плану испанцы и действовали: поставив паруса
к ветру, который им благоприятствовал, и взяв рифы, чтобы идти бесшумно, корабли
медленно продвигались вперёд сквозь бархатистый мрак ночи. Флагманский корабль
шёл впереди, и вскоре вся эскадра приблизилась к входу в бухту, где мрак был
ещё более непроницаем и в узком проливе между высокими отвесными берегами вода
казалась совсем чёрной. Здесь было тихо, как в могиле. И ни единого огонька.
Лишь вдали, там, где волны набегали на берег, тускло белела фосфоресцирующая
лента прибоя, и в мёртвой этой тишине чуть слышен был мелодичный плеск волн о
борт корабля. Флагманский галион был уже в двухстах ярдах от форта и от того
места, где затонула «Атревида». Команда в напряжённом молчании выстроилась у
фальшборта: дон Мигель стоял на юте, прислонившись к поручням, неподвижный,
словно статуя. Галион поравнялся с фортом, и дон Мигель в душе уже праздновал
победу, когда внезапно киль флагмана со скрежетом врезался во что-то твёрдое:
корабль, весь содрогаясь, продвинулся под всё усиливающийся скрежет ещё на
несколько ярдов и стал — казалось, лапа какого-то морского чудища пригвоздила
его корпус к месту. А наполненные ветром паруса недвижного корабля громко
хлопали и гудели, мачты скрипели, и трещали снасти.
И тогда, прежде чем адмирал успел понять, какая постигла его
беда, вспышка пламени озарила левый борт судна, и тишина взорвалась рёвом
пушек, треском ломающегося рангоута и лопающихся снастей: орудия, снятые с
«Арабеллы» и безмолвствовавшие до этой минуты за хорошо замаскированными
земляными укреплениями, выпустили свои тридцатидвухфунтовые ядра с убийственно
близкого расстояния в испанский флагманский корабль. Беспощадная точность
попадания должна была бы открыть полковнику Коуртни, почему капитан Блад не
пожалел пороха, чтобы затопить «Атревиду», — ведь теперь, уже имея точный
прицел, он мог палить во мраке наугад.
Лишь один ответный беспорядочный залп бортовых орудий дал
куда-то в темноту флагманский корабль, после чего адмирал покинул своё разбитое
судно, только потому ещё державшееся на воде, что киль его крепко засел в
остове затопленного корабля. Вместе с уцелевшими остатками своей команды
адмирал поднялся на борт «Индианы» — одного из фрегатов, который, не успев
вовремя сбавить ход, врезался в корму флагмана. Так как скорость была невелика,
фрегат не особенно пострадал, разбив себе только бушприт, а капитан фрегата не
растерялся и тотчас отдал приказ убрать те немногие паруса, что были уже
поставлены.
На счастье испанцев, береговые пушки в этот момент
перезаряжались. Во время этой короткой передышки «Индиана» приняла на борт
спасшихся с флагмана, а шлюп, который шёл следом за «Индианой», быстро оценив
положение, сразу же убрал все паруса, на вёслах подошёл к «Индиане», оттянул её
за корму от флагмана и вывел на свободное пространство, где второй фрегат,
успевший лечь в дрейф, палил наугад по умолкшим береговым укреплениям.
Впрочем, он достиг этим лишь одного: открыл неприятелю своё
местонахождение, и вскоре пушки загрохотали снова. Ядро одной из них довершило
дело, разбив руль «Индианы», после чего фрегату пришлось взять её на буксир.
Вскоре стрельба прекратилась с обеих сторон, и мирная тишина
тропической ночи могла бы снова воцариться над Сент-Джоном, но уже всё
население города было на ногах и спешило на берег узнать, что произошло.
Когда занялась заря, на всём голубом пространстве Карибского
моря не видно было ни единого корабля, кроме «Арабеллы», стоявшей на якоре в
тени отвесного берегового утёса и принимавшей на борт снятые с неё для защиты
города пушки, да флагманского галиона, сильно накренившегося на правый борт и
наполовину ушедшего под воду. Вокруг разбитого флагманского корабля сновала
целая флотилия маленьких лодок и пирог — корсары спешили забрать все ценности,
какие были на борту. Свои трофеи они свезли на берег: орудия и оружие, нередко
очень дорогое, золотые и серебряные сосуды, золотой обеденный сервиз, два
окованных железом сундука, в которых, по-видимому, хранилась казна эскадры —
около пятидесяти тысяч испанских реалов, — а также много драгоценных камней,
восточных ковров, одежды и роскошных парчовых покрывал из адмиральской каюты.
Вся эта добыча была свалена в кучу возле укреплений для последующего дележа,
согласно законам «берегового братства».
