Макартни побагровел и схватился за эфес шпаги, однако тут не
выдержал полковник. Бледный от гнева, он взмахнул костлявой веснушчатой рукой и
заорал:
— Бесчестный негодяй! Пират! Беглый каторжник! Ты забыл, что
ничего этого не будет, потому что мы не выпустим тебя обратно к твоим проклятым
разбойникам!
— Может быть, нам следует поблагодарить его за
предупреждение, сэр? — съязвил капитан Макартни.
— О боже, вы совершенно лишены воображения, как я заметил
ещё вчера! А увидав ваших мулов, я понял, чего можно от вас ожидать, и
соответственно с этим принял меры. О да! Я приказал моему адъютанту, когда
пробьёт полдень, считать, что мы находимся в состоянии войны, переправить пушки
на берег и расположить их в форте, наведя жерла на город. Я предоставил ему для
этой цели ваших мулов. — Бросив быстрый взгляд на часы над камином, он
продолжал: — Сейчас почти тридцать минут первого. Из ваших окон виден форт. —
Он встал и протянул губернатору свою подзорную трубу. — Взгляните и убедитесь,
что всё, о чём я говорил, уже приводится в исполнение.
Наступило молчание. Губернатор с лютой ненавистью смотрел на
Блада. Затем, всё так же молча, схватил подзорную трубу и шагнул к окну. Когда
он отвернулся от окна, лицо его было искажено бешенством.
— Но вы тоже кое-чего не учли. Вы-то ещё в наших руках! Я
сейчас сообщу вашей разбойничьей шайке, что при первом их выстреле вы будете
повешены. Зовите стражу, Макартни. Хватит болтать языком!
— Ещё минуту, — сказал Блад. — Как вы досадно поспешны в
своих умозаключениях! Волверстон получил от меня приказ, и ничто, никакие ваши
угрозы не заставят его уклониться от этого приказа хотя бы на йоту. Можете меня
повесить, воля ваша. — Он пожал плечами. — Если бы я дорожил жизнью, разве бы я
избрал ремесло пирата? Однако учтите: после того как вы меня повесите, мои
матросы не оставят от города камня на камне. Мстя за меня, они не пощадят ни
стариков, ни женщин, ни детей. Подумайте хорошенько и вспомните ваш долг перед
королём и вверенной вам колонией долг, который вы по справедливости считаете
первостепенным.
Бесцветные глаза губернатора сверлили Блада, словно стремясь
проникнуть в самую его душу. Блад стоял перед губернатором неустрашимый,
спокойный, и его спокойствие было пугающим.
Полковник поглядел на Макартни, словно ища у него поддержки,
но не получил её. Наконец, поборов себя, он произнёс сквозь зубы:
— О будь я проклят! Поделом мне — нечего было связываться с
пиратом! Я выплачу вам ваши сто шестьдесят тысяч, чтобы отделаться от вас, и
убирайтесь отсюда ко всем чертям! Прощайте!
— Сто шестьдесят тысяч? — Капитан Блад изумлённо поднял
брови. — Это вы должны были заплатить мне как своему союзнику. Такое соглашение
было заключено нами до объявления войны.
— Какого же дьявола вам ещё нужно?
— Поскольку вы сложили оружие и признали себя побеждённым,
мы можем теперь перейти к обсуждению условий мирного договора.
— Каких таких условий? — Раздражение губернатора всё
возрастало.
— Сейчас я вам скажу. Прежде всего за оказанную вам помощь
вы должны уплатить моим людям сто шестьдесят тысяч. Затем ещё двести сорок
тысяч выкуп за город, чтобы избавить его от разрушения.
— Что? Ну, клянусь богом, сэр!..
— Затем, — безжалостно продолжал капитан Блад, — восемьдесят
тысяч выкуп за вас лично, восемьдесят тысяч — за вашу семью и сорок тысяч — за
всех прочих почтенных граждан этого города, включая и капитана Макартни. Всё
это вместе составит шестьсот тысяч, а сумма эта должна быть выплачена в течение
часа, иначе будет поздно.
На губернатора страшно было смотреть. Он попытался что-то
сказать, но не смог и тяжело упал на стул. Когда дар речи наконец вернулся к
нему, голос его дрожал и звучал хрипло:
— Вы… вы напрасно испытываете моё терпение. Вы, может быть,
думаете, что я не в своём уме?
— Повесить его надо, полковник, и всё тут, — не выдержал
Макартни.
— И сровнять с землёй этот город, спасти который любой ценой
— заметьте, любой ценой! — ваш долг, — присовокупил капитан Блад.
Губернатор потёр рукой потный бледный лоб и застонал.
Так продолжалось ещё некоторое время, и всякий раз они
возвращались к тому же и повторяли то, что уже было не раз сказано, пока
полковник Коуртни неожиданно не рассмеялся довольно истерично.
— Будь я проклят! Остаётся только поражаться вашей
скромности. Вы могли потребовать и девятьсот тысяч и даже девять миллионов…
— Разумеется, — сказал капитан Блад. — Но я вообще очень
скромен по натуре, а кроме того, имею некоторое представление о размерах вашей
казны!
— Но вы же не даёте мне времени! — в отчаянии воскликнул
губернатор, показывая тем самым, что он сдался. — Как могу я собрать такую
сумму за час?
— Я не стану требовать невозможного. Пришлите мне деньги до
захода солнца, и я уведу свой корабль. А сейчас я позволю себе откланяться,
чтобы задержать открытие боевых действий. Счастливо оставаться!
Они позволили ему уйти — им ничего больше не оставалось. А
на вечерней заре капитан Макартни подъехал верхом к пиратскому форту. За ним
следовал слуга-негр, ведя в поводу мула, навьюченного мешками с золотом.
Капитан Блад один вышел из форта им навстречу.
— От меня бы вам этого не дождаться, — проворчал сквозь зубы
желчный капитан.
— Я постараюсь запомнить это на случай, если вас
когда-нибудь поставят управлять колониями. А теперь, сэр, к делу. Что в этих
мешках?
— По сорок тысяч золотом в каждом.
— В таком случае сгрузите мне четыре мешка — сто шестьдесят
тысяч, которые я должен был получить за оборону острова. Остальное можете
отвезти обратно губернатору вместе с поклоном от меня. Пусть это послужит
уроком ему, а также и вам, дорогой капитан, чтобы вы поняли: первый, основной
долг каждого человека — это долг перед самим собой, перед собственной совестью
и честью, а не перед должностью, и остаться верным этому долгу, одновременно
нарушая данное вами слово, нельзя!
Капитан Макартни засопел от изумления.
— Чтоб мне сдохнуть! — хрипло пробормотал он. — Но вы же
пират!
— Я — капитан Блад, — холодно прозвучал в ответ суровый
голос флибустьера.
Цена предательства
Капитан Блад был доволен жизнью, другими словами, он был
доволен собой.
Стоя на молу в скалистой Кайонской бухте, он смотрел на свои
суда. Не без чувства гордости оглядывал он пять больших кораблей, составлявших
его флотилию, — ведь когда-то все они, от киля до верхушек мачт, принадлежали
Испании. Вон стоит его флагманский корабль «Арабелла» с сорока пушками на
борту; красный его корпус и золочёные порты сверкают в лучах заходящего солнца.
А рядом — бело-голубая «Элизабет», не уступающая флагману по мощности огня, и
позади неё — три корабля поменьше, на каждом — по двадцать пушек, все три захваченные
в жаркой схватке, у Маракайбо, откуда он их на днях привёл. Этим кораблям,
именовавшимся прежде «Инфанта», «Сан-Филипе» и «Санто-Нинно», Питер Блад
присвоил имена трёх парок
[3] — «Клото», «Лахезис» и «Атропос», как бы давая
этим понять, что отныне они станут вершителями судеб всех испанских кораблей,
какие могут им повстречаться в океане.
