Проявив в этом случае юмор пополам с учёностью, капитан
Блад, как я уже сказал, испытывал довольство собой. Его команда насчитывала
около тысячи человек, и при желании он мог в любую минуту удвоить это число,
ибо его удача уже вошла в поговорку, а что может быть драгоценней удачи в
глазах тех, кто в поисках рискованных авантюр очертя голову следует за вожаком?
Даже великий Генри Морган в зените своей славы не обладал такой властью и
авторитетом. Нет, даже Монтбар, получивший от испанцев прозвище «Истребитель»,
не нагонял на них в своё время такого страха, как теперь дон Педро Сангре — так
звучало по-испански имя Питера Блада.
Капитан Блад знал, что он объявлен вне закона. И не только
король испанский, могуществу которого он не раз бросал вызов, но и английский
король, не без основания им презираемый, — оба искали способа его уничтожить. А
недавно до Тортуги долетела весть, что последняя жертва капитана Блада — испанский
адмирал дон Мигель де Эспиноса, особенно жестоко пострадавший от его руки, —
объявил награду в восемьдесят тысяч испанских реалов тому, кто сумеет взять
капитана Блада живым и передать ему с рук на руки. Обуреваемый жаждой мщения,
дон Мигель не мог удовлетвориться простым умерщвлением капитана Блада.
Однако всё это отнюдь не запугало капитана Блада, не
заставило его утратить веру в свою звезду, а посему он вовсе не собирался
похоронить себя заживо в надёжной бухте Тортуги. За все страдания, которые он
претерпел от людей — а претерпел он немало, — ему должна была заплатить
Испания. При этом он преследовал двойную цель: вознаградить себя и в то же
время сослужить службу если не презираемому им Стюарту, то Англии, а
следовательно, и всему остальному цивилизованному миру, которого алчная,
жестокая и фанатичная Испания с присущим ей коварством пыталась лишить всяких
связей с Новым Светом.
Питер Блад спускался с мола, где уже улеглась шумная и
пёстрая вседневная сутолока, когда из шлюпки, доставившей его к пристани,
раздался оклик боцмана с «Арабеллы»:
— Ждать тебя к восьми склянкам, капитан?
— Да, к восьми склянкам! — не оборачиваясь, крикнул Блад и
зашагал дальше, помахивая длинной чёрной тростью, как всегда
изысканно-элегантный, в тёмно-сером, расшитом серебром костюме.
Он направился к центру города. Большинство прохожих
кланялись, приветствуя его, остальные просто глазели. Он шёл по широкой
немощёной Рю дю Руа де Франс, которую заботливые горожане обсадили пальмами,
стремясь придать ей более нарядный вид. Когда он поравнялся с таверной «У
французского короля», кучка корсаров, торчавших у входа, вытянулась в струнку.
Из окон доносился приглушённый гул голосов, обрывки нестройного пения,
визгливый женский смех и грубая брань, а на фоне этих разнообразных звуков
равномерно и глухо стучали игральные кости и звенели стаканы.
Питеру Бладу стало ясно, что его корсары весело спускают
золото, привезённое из Маракайбо. Ватага каких-то головорезов, вывалившись
наружу из дверей этого дома бесчестия, встретила его приветственными криками.
Разве не был он некоронованным королём всех отщепенцев, объединившихся в
великое «береговое братство»?
Он помахал тростью, отвечая на их приветствия, и прошёл
мимо. У него было дело к господину д'Ожерону, губернатору Тортуги, и это дело
привело его в красивый белый дом, стоявший на возвышенности в восточном
предместье города.
Капитан Блад, человек осторожный и предусмотрительный,
деятельно готовился к тому дню, когда смерть или падение короля Якова II
откроют ему путь обратно на родину. С некоторого времени у него вошло в обычай
передавать часть своих трофеев губернатору в обмен на векселя французских
банков, которые тот переправлял для хранения в Париж. Питер Блад был всегда
желанным гостем в доме губернатора, и не только потому, что сделки эти были
выгодны д'Ожерону; у губернатора были на это и более глубокие причины: однажды
капитан Блад оказал ему неоценимую услугу, вырвав его дочь Мадлен из рук
похитившего её пирата. С того дня и сам д'Ожерон, и его сын, и двое дочерей
считали капитана Блада самым близким другом своей семьи.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что, как только
было покончено с делами, мадемуазель д'Ожерон-старшая пожелала прогуляться с
гостем по душистой аллее отцовского сада и проводить его до ворот.
Мадемуазель д'Ожерон, жгучая брюнетка, с матово-бледным
лицом, высокая и стройная, одетая богато, по последней парижской моде,
славилась не только своей романтической красотой, но и романтическим складом
характера. И когда в сгущающихся вечерних сумерках она грациозно скользнула в
сад за капитаном, её намерения, как выяснилось, носили к тому же несколько
романтический оттенок.
— Мосье, я умоляю вас быть начеку, — с лёгкой запинкой
произнесла она по-французски. — Вы приобрели себе слишком много врагов.
Питер Блад остановился и, сняв шляпу, так низко склонился
перед мадемуазель д'Ожерон, что длинные чёрные локоны почти закрыли его
точёное, бронзовое, как у цыгана, лицо.
— Мадемуазель, ваша забота чрезвычайно мне льстит. О да,
чрезвычайно. — Он выпрямился, и его дерзкие глаза, казавшиеся совсем светлыми
под чёрными как смоль бровями, с весёлой усмешкой встретили её взгляд. — Вы
правы, у меня нет недостатка во врагах. Но это — цена известности. Лишь тот,
кто ничего не стоит, не имеет врагов. Однако здесь, на Тортуге, у меня врагов
нет.
— Вы вполне в этом уверены?
Тон её вопроса заставил его задуматься. Он нахмурился и
сказал, пристально вглядываясь в её лицо:
— Вам что-то известно, мадемуазель, как я догадываюсь?
— Почти ничего. Не больше того, что сообщил мне сегодня один
из наших слуг. Он сказал, что испанский адмирал назначил награду за вашу
голову.
— У адмирала просто такая манера — делать мне комплименты,
мадемуазель.
— И ещё он сказал, что Каузак грозился во всеуслышание, что
заставит вас пожалеть о том, как вы обошлись с ним в деле у Маракайбо.
— Каузак?
Это имя заставило капитана Блада подумать, что он, пожалуй,
поторопился, заявив, будто у него нет врагов на Тортуге. Он совсем забыл про
Каузака. Но Каузак, как видно, отнюдь не склонен был забыть про капитана Блада.
Он был с Бладом в деле при Маракайбо, но они не поладили, и Каузак по доброй
воле откололся от него и крепко на этом просчитался. Однако, как всякий
самовлюблённый тупица, он во всём винил капитана Блада, который якобы обвёл его
вокруг пальца. После этого он никогда даже не пытался скрыть свою
необоснованную ненависть к Бладу.
— Вот как, он грозит мне? — промолвил капитан Блад. — Ну,
это несколько опрометчиво и даже нескромно с его стороны. К тому же всем
известно, что его никто не обижал. Когда ему показалось, что угрожавшая нам
опасность слишком, велика, пожелал отколоться от нас, и мы не стали его
удерживать.
