Минуты бежали. Сэм, положив локти на стол, опустив голову на
скрещённые руки, сидел неподвижно, погружённый в свои думы. Когда он наконец
поднял голову, Питер Блад при желтоватом свете лампы заметил, как побледнело
его блестевшее от пота лицо. «Как глубоко проник в душу Сэма влитый по капле
яд?» — думал пленник. Внезапно Сэм вытащил из-за пояса пистолет и обследовал
затравку. Питеру Бладу эти его действия показались довольно зловещими, и
особенно потому, что Сэм не сунул пистолет обратно за пояс. Он продолжал
возиться с пистолетом; изжелта-серое лицо его было мрачно, губы твёрдо сжаты.
— Сэм, — негромко окликнул его капитан Блад. — Ну, что ты
надумал?
— Я не дам этому ублюдку одурачить меня.
— А дальше что?
— А дальше там видно будет.
Питер Блад с трудом подавил в себе желание подстрекнуть
этого дубину ещё раз.
В полном молчании, нарушаемом лишь тиканьем часов Питера
Блада, лежавших на столе, время тянулось бесконечно. Наконец где-то далеко в
переулке послышался звук шагов. Шаги приближались, звучали всё громче, дверь
распахнулась, и на пороге возник Каузак с большим чёрным бурдюком вина в руках.
Сэм уже вскочил на ноги, правую руку он держал за спиной.
— Куда это ты провалился? — проворчал он. — Почему так
долго?
Каузак был бледен и запыхался, словно бежал бегом. Мозг
Питера Блада, работавший в эти минуты с поразительной точностью, мгновенно
отметил, что Каузак и не думал бежать. В чём же причина его состояния? Видимо,
оно являлось следствием волнения или страха.
— Я торопился, — сказал француз, — да уж больно пить
захотелось. Задержался малость, чтобы прополоскать глотку. Вот твоё вино.
Он плюхнул бурдюк на стол.
И в то же мгновение Сэм почти в упор выстрелил ему прямо в
сердце.
Картина, которая предстала взору Питера Блада в клубах
ядовитого дыма, заставившего его закашляться, запечатлелась в его памяти на всю
жизнь. Каузак лежал на полу ничком, тело его судорожно подёргивалось, а Сэм,
перегнувшись через стол, смотрел на него, и на тощем лице его играла хищная
усмешка.
— Я с тобой, французская скотина, не желаю попадать впросак,
— дал он своё запоздалое объяснение, словно убитый мог ещё его слышать.
Затем он положил пистолет и потянулся к бурдюку. Запрокинув
голову, он вылил изрядное количество вина в свою пересохшую глотку. Громко
чмокнул, облизнул губы, опустил бурдюк на стол и скорчил гримасу, словно
почувствовав во рту горький привкус. Внезапно страшная догадка сверкнула в его
мозгу, и в глазах отразился испуг. Он снова схватил бурдюк и понюхал вино,
громко, точно собака, втягивая ноздрями воздух. Лицо его посерело, расширенными
от ужаса глазами он уставился на Питера Блада и сдавленным голосом выкрикнул
одно-единственное слово:
— Манзанилла!
Схватив бурдюк, он швырнул его в распростёртое на полу
мёртвое тело, изрыгая чудовищную брань.
А в следующее мгновение он уже скорчился от боли,
схватившись руками за живот. Забыв о Бладе, обо всём, кроме сжигавшего его
внутренности огня, он собрал последние силы, бросился к двери и пинком
распахнул её.
Это усилие, казалось, удесятерило его муки. Страшная
судорога согнула его тело пополам, так что колени почти упёрлись в грудь, и
сыпавшаяся с его языка брань перешла в нечленораздельный, звериный вой. Наконец
он рухнул на пол и лежал, обезумев от боли, извиваясь, как червяк.
Питер Блад угрюмо смотрел на него. Он был потрясён, но не
озадачен. К этой загадке, собственно, не требовалось подбирать ключа —
единственное членораздельное слово, произнесённое Сэмом, полностью проливало на
неё свет.
Едва ли ещё когда-нибудь возмездие столь своевременно и
быстро настигало двух преступных негодяев. Каузак подбавил в вино сок ядовитого
яблока, раздобыть который ничего не стоило на Тортуге. Желая отделаться от
своего компаньона, чтобы ударить по рукам с капитаном Бладом и забрать себе
весь выкуп, он отравил сообщника в ту минуту, когда сам уже пал от его руки.
Острый ум капитана Блада выручил его и на этот раз из беды,
однако в известной мере он должен был благодарить за избавление от смерти и
свою счастливую звезду.
Корчившийся на полу человек мало-помалу затих. Теперь он
лежал совершенно неподвижно на пороге распахнутой двери.
Капитан Блад, безуспешно пытавшийся порвать путы, чтобы
оказать ему помощь, услышал стук в дверь, ведущую в альков; тут он вспомнил о
женщине, бессознательно завлёкшей его в эту западню. Как видно, звук выстрела и
вопли Сэма побудили её к действию.
— Постарайтесь выломать дверь! — крикнул ей капитан Блад. —
Здесь теперь никого нет, кроме меня.
Жидкая дощатая дверь быстро поддалась, когда женщина налегла
на неё плечом. Растрёпанная, с одичалым взором, она ворвалась в комнату и, взвизгнув,
приросла к месту при виде представшей её глазам картины.
— Перестань визжать, голубушка! — резко прикрикнул на неё
Блад, чтобы сразу привести её в чувство. — Тебе нечего их теперь страшиться.
Они не больше могут причинить тебе вреда, чем эти табуретки. Мертвецы ещё
никому не делали зла. Вон там валяется нож. Возьми и разрежь эти чёртовы ремни.
Через минуту он был уже на ногах и отряхивал свой помятый
плюмаж. Потом взял шпагу, пистолет, часы и табакерку. Золотые монеты он сгрёб в
одну небольшую кучку на столе и присоединил к ним булавку с драгоценным камнем.
— Буду рад, если это поможет тебе вернуться на родину, —
сказал он женщине. — Ведь где-нибудь-то родина у тебя есть?
Женщина разрыдалась. Капитан Блад взял шляпу, поднял
валявшуюся на полу трость и, пожелав женщине доброй ночи, вышел из хибарки.
Десять минут спустя он столкнулся на молу с возбуждённой
толпой корсаров с горящими факелами в руках. Это была поисковая партия, которую
Хагторп и Волверстон отрядили прочесать город. Единственный глаз Волверстона
яростно сверкнул при виде капитана Блада.
— Где ты околачиваешься, дьявол тебя раздери? — спросил
Волверстон.
— Пытался выяснить, приносят ли счастье деньги, полученные
ценой предательства, — отвечал капитан Блад.
Золото Санта-Марии
Флотилия корсаров — пять больших кораблей — мирно стояла на
якоре у западного берега Дарьенского залива. В кабельтове от неё
прозрачно-голубые волны, пронизанные опаловым сиянием утренних лучей, чуть
слышно набегали на серебристый полумесяц отлогого песчаного пляжа, за которым
отвесной стеной высился лес, сочно-зелёный после только что выпавших дождей. На
опушке, среди пламенеющих рододендронов, подобно сторожевому форпосту джунглей,
окаймлявших леса, темнели палатки и наспех сколоченные, крытые пальмовыми
листьями бревенчатые хижины лагеря корсаров. Разбив здесь свой бивуак, матросы
капитана Блада производили кое-какую починку и запасались провиантом — мясом
жирных черепах, которых на этом берегу было видимо-невидимо. Пёстрое пиратское
воинство, насчитывавшее свыше восьмисот человек, шумело, как потревоженный
улей. Здесь преобладали англичане и французы, но встречались также голландцы и
было даже несколько индейцев-метисов. Сюда стекались искатели счастья из
Эспаньолы, лесорубы из Кампече, беглые матросы и беглые каторжники, рабы с
плантаций и прочие изгои и отщепенцы как из Старого Света, так и из Нового,
объявленные у себя на родине вне закона.
