Дон Жуан исполнял эту песенку для капитана Блада; тот сидел
возле стола, опершись о него локтем, положив ноги на стоявший рядом стул.
Улыбка, словно маска, под которой он прятал отвращение и скуку, застыла на его
смуглом горбоносом лице. На нём был серый камлотовый, отделанный серебряным
кружевом костюм, извлечённый из гардероба самого дона Жуана (оба они были
примерно одного роста и возраста и одинакового телосложения), и чёрный парик,
добытый из того же источника.
Целая цепь непредвиденных событий привела к возникновению
этой совершенно невероятной ситуации: заклятый враг Испании оказался почётным
гостем на борту испанского галиона, неспешно режущего носом воды Карибского
моря, держа курс на север, с Наветренными островами милях в двадцати на
траверсе. Оговоримся сразу: томный дон Жуан, услаждавший слух капитана Блада
своим пением, ни в малейшей мере не догадывался о том, кого именно он
развлекает.
Историю о том, как Питер Блад попал на этот галион,
пространно и добросовестно, с утомительными подробностями изложенную
старательным Джереми в судовом журнале, мы постараемся описать здесь вкратце,
ибо — позволим себе ещё раз напомнить читателю — в этой хронике мы предлагаем
его вниманию лишь отдельные эпизоды или звенья бесконечной цепи приключений,
пережитых капитаном Бладом во время его совместного плавания с бессменным
шкипером и верным другом Джереми Питтом.
Неделю назад на острове Маргарита, в одной из уединённых
бухт которого производилось кренгование флагманского корабля «Арабелла», с
целью очистки его киля от наросшей на нём дряни, кто-то из дружественных
капитану Бладу карибских индейцев принёс ему весть, что в бухту Кариако пришли
испанцы — ловцы жемчуга — и собрали там довольно богатый улов.
Противостоять такому соблазну было слишком трудно. В левом
ухе капитана Блада поблёскивала крупная грушевидная жемчужина, стоившая
баснословных денег и представлявшая собой лишь незначительную часть
фантастической добычи, захваченной его корсарами в подобного же рода набеге на
Рио-дель-Хача. И вот, снарядив три пироги и тщательно отобрав сорок наиболее
подходящих для этой операции людей, капитан Блад однажды ночью неслышно миновал
пролив между островом Маргариты и Мэйном и простоял на якоре под прикрытием
высокого берега почти весь день, а когда свечерело, неслышно двинулся к бухте
Кариако. И тут их заметила испанская береговая охрана, о присутствии которой в
этих водах они и не подозревали.
Пироги повернули и помчались что есть духу в открытое море.
Но сторожевое судно в ещё не сгустившихся сумерках устремилось за ними в
погоню, открыло огонь и разбило в щепы утлые челны. Все, кто не был убит и не
утонул, попали в плен. Блад всю ночь продержался на воде, уцепившись за большой
обломок. Свежий южный бриз, подувший на закате, гнал его вперёд всю ночь, а на
заре его подхватило приливом и, вконец измученного, окоченевшего и хорошо
просоленного после столь долгого пребывания в морской воде, как в рассоле,
выбросило на берег небольшого островка.
Островок этот, имевший не более полутора миль в длину и
меньше мили в ширину, был, в сущности, необитаем. На нём росло несколько
кокосовых пальм и кустов алоэ, а населяли его лишь морские птицы да черепахи.
Однако судьбе было угодно забросить Питера Блада на этот остров именно в то время,
когда там нашли себе пристанище ещё двое людей — двое потерпевших
кораблекрушение испанцев, бежавших на парусной пинассе из английской тюрьмы в
Сент-Винсенте. Не обладая никакими познаниями по мореходству, эти горемыки
доверились морской стихии, и месяц назад их случайно прибило к берегу в тот
момент, когда, истощив все свои запасы провизии и пресной воды, они уже видели
себя на краю гибели. После этого они не отваживались больше пускаться в море и
кое-как влачили свои дни на острове, питаясь кокосовыми орехами, ягодами и
диким бататом, вперемежку с мидиями, крабами и креветками, которых ловили на
берегу между скал.
Капитан Блад, не будучи уверен в том, что испанцы, даже
находящиеся в столь бедственном положении, не перережут ему глотку, узнав, кто
он такой, назвался голландцем с потерпевшего кораблекрушение брига, шедшего с
Кюрасао, и, помимо отца-голландца, присвоил себе ещё и мать-испанку, дабы
сделать правдоподобным не только имя Питера Вандермира, но и своё почти
безупречное кастильское произношение.
Пинасса казалась в хорошем состоянии, и, загрузив в неё
изрядный запас батата и черепашьего мяса, собственноручно прокопчённого им на
костре, и наполнив имевшиеся на ней бочонки пресной водой, капитан Блад вышел в
море вместе с обоими испанцами. По солнцу и по звёздам он держал курс на восток
к Тобаго, рассчитывая найти пристанище у тамошних голландских поселенцев, не
отличавшихся враждебностью. Впрочем, осторожности ради он сказал своим
доверчивым спутникам, что они держат путь на Тринидад.
Но ни Тринидада, ни Тобаго им не суждено было увидеть. На
третий день, к великой радости испанцев и некоторой досаде капитана Блада, их
подобрал испанский галион «Эстремадура». Делать было нечего, оставалось только
положиться на судьбу и на то, что плачевное состояние одежды сделает его
неузнаваемым. На галионе он повторил ту же вымышленную историю кораблекрушения,
снова назвался голландцем, снова добавил себе испанской крови и, решив, что
если уж нырять, так поглубже, до самого дна, и раз он выбрал себе в матери испанку,
то почему бы не выбрать её из самых именитых, заявив, что её девичья фамилия
Трасмиера и она состоит в родстве с герцогом Аркосским.
Смуглая кожа, тёмные волосы, надменное, спокойное выражение
тонкого горбоносого лица, властная манера держаться, невзирая на свисавшие с
плеч лохмотья, а превыше всего — довольно беглая и утончённая кастильская речь
заставили поверить его словам. А так как единственное желание этого испанского
гранда сводилось к тому, чтобы его высадили на берег в одной из голландских или
французских гаваней, откуда он мог бы возобновить своё путешествие в Кюрасао,
не было никаких оснований подозревать его в чрезмерном бахвальстве.
На командира корабля «Эстремадура» — дона Жуана де ля
Фуэнте, с сибаритскими наклонностями которого мы уже успели познакомиться,
рассказы этого потерпевшего кораблекрушение испанского гранда о его
могущественных связях произвели сильное впечатление; он оказал ему радушный
приём, предоставил в его распоряжение свой богатый гардероб и каюту рядом со
своей и держался с ним на равной ноге, как с человеком, занимающим столь же
высокое положение, как он сам. Этому способствовало ещё и то обстоятельство,
что Питер Вандермир явно пришёлся по сердцу дону Жуану. Испанец заявил, что
будет называть Питера — дон Педро, как бы желая подчеркнуть этим его испанское
происхождение, и клялся, что кровь Трасмиеров, без сомнения, должна была
полностью подавить кровь каких-то Вандермиров. На эту тему он позволил себе
несколько вольных шуток. Шутки такого сорта вообще обильно сыпались у него с
языка, а четверо молодых офицеров знатных испанских фамилий, обедавшие за одним
столом с капитаном, охотно их подхватывали.
Питер Блад снисходительно прощал распущенность языка ещё не
оперившимся юнцам, считая, что, поумнев с возрастом, они и сами остепенятся, но
в человеке, уже перешагнувшем рубеж третьего десятка, она показалась ему
отталкивающей. За элегантной внешностью и изысканными манерами испанца
угадывался повеса и распутник. Однако Питер Блад должен был затаить эти чувства
в своей груди. Безопасности ради ему нельзя было испортить хорошее впечатление,
произведённое им на капитана, и, приноравливаясь к нему и к его офицерам, он
держался столь же развязного тона.
