И всё это привело к тому, что пока испанский галифе, почти
заштилевший у тропиков, еле-еле полз к северу, поставив всю громаду парусов,
часто совсем безжизненно свисавших с рей, между доном Жуаном и доном Педро
завязалось нечто вроде дружбы. Многое восхищало дона Жуана в его новом
приятеле: сразу бросавшаяся в глаза сила мышц и крепость духа дона Педро; его
глубокое знание света и людей; его остроумие и находчивость; его чуточку
циничная философия. Долгие часы вынужденного досуга они ежедневно коротали
вместе, и их дружба крепла и росла со сказочной быстротой, подобно буйной флоре
тропиков.
Вот как случилось, что Питер Блад уже шестой день
путешествовал на положении почётного гостя на испанском корабле, который должен
был бы везти его закованным в кандалы, догадайся кто-нибудь о том, кто он
такой. И пока командир корабля, стараясь его развлечь, докучал ему своими
игривыми песенками, Питер Блад забавлялся в душе, рассматривая с юмористической
стороны немыслимую эту ситуацию и мечтая вместе с тем при первой же возможности
положить ей конец.
Когда пение оборвалось и дон Жуан, взяв из стоявшей рядом
серебряной шкатулки перувианскую конфету, отправил её в рот и принялся жевать,
капитан Блад заговорил о том, что занимало его мысли. Динассу, на которой он
спасался вместе с беглыми испанцами, галион тащил за собой на буксире, и Питер
Блад подумал, что настало время снова ею воспользоваться.
— У нас сейчас на траверсе Мартиника, — заметил он. — Мы
находимся в шести-семи лигах от берега, никак не больше.
— Да, и всё из-за этого проклятого штиля. Я бы сам мог
надуть паруса крепче, чем этот бриз.
— Я понимаю, конечно, что вы не можете ради меня заходить в
порт, сказал Блад. Франция и Испания находились в состоянии войны, и Блад догадывался,
что это было одной из причин, почему дон Жуан оказался в этих морях. — Но при
таком спокойном море я легко могу добраться до берега в той же пинассе. Что вы
скажете, дон Жуан, если я распрощаюсь с вами сегодня вечером?
Дон Жуан был явно огорчён.
— Почему вдруг такая спешка? Разве мы не договорились, что я
доставлю вас на Сен-Мартен?
— Да, конечно. Но, подумав хорошенько, я вспомнил, что
корабли редко заходят в эту гавань, и когда-то ещё мне удастся найти там судно,
которое идёт в Кюрасао, в то время как на Мартинике…
— Нет, нет, — капризным тоном прервал его хозяин. — Вы
прекрасно можете сойти на берег и на Мари-Галанте, куда я должен зайти по
делам, или, если хотите, на Гваделупе, что, мне кажется, даже лучше. Но,
клянусь, раньше этого я вас не отпущу никуда.
Капитан Блад перестал набивать трубку душистым табаком из
стоявшего на столе сосуда.
— У вас есть дела на Мари-Галанте? — Он был так удивлён, что
на секунду отвлёкся от основной темы разговора. — Что может связывать вас с
французами в такое время, как сейчас?
Дон Жуан загадочно улыбнулся.
— Дела военные, друг мой. Я же командир военного корабля.
— Так вы собираетесь напасть на Мари-Галанте?
Испанец ответил не сразу. Пальцы его мягко перебирали струны
гитары. Полные яркие губы всё ещё улыбались, но в этой улыбке промелькнуло
что-то зловещее, а тёмные глаза блеснули.
— Гарнизоном Бассетерре командует некая скотина, по фамилии
Кулевэн. У меня с ним свои счёты. Вот уже год, как я собираюсь разделаться с
этим господином, и теперь день расплаты близок. Война открыла передо мной эту
возможность. Одним ударом я устрою свои дела и сослужу службу Испании.
Питер Блад молча раскурил трубку. Использовать большой
военный корабль, для того чтобы напасть на такое незначительное поселение, как
Мари-Галанте, с его точки зрения, это была совсем плохая услуга Испании. Но он
не выдал своих мыслей и не стал настаивать, чтобы его высадили на Мартинике.
— Я ещё никогда не был на борту судна во время военных
действий — это расширит мой кругозор. Думаю, что запомню это надолго… Если,
конечно, пушки Бассетерре не пустят нас ко дну.
Дон Жуан рассмеялся. При всей своей распущенности он вместе
с тем, по-видимому, не был трусом, и предстоящее сражение его не пугало. Мысль
о нём скорее даже вдохновляла испанца. Он пришёл в отличнейшее расположение
духа, когда к заходу солнца ветер наконец посвежел и корабль прибавил ходу. В этот
вечер в капитанской каюте «Эстремадуры» царило шумное веселье, то и дело
раздавались взрывы хохота, и было выпито немало хмельного испанского вина.
Капитан Блад пришёл к заключению, что велика должна быть
задолженность французского управителя Мари-Галанте дону Жуану, если предстоящее
сведение счетов вызывает такое бурное ликование испанца. Личные же симпатии
Блада оставались на стороне французских поселенцев — ведь им уготовано было
одно из тех чудовищных нападений, коими так прославились испанцы, возбудив к
себе заслуженную ненависть в Новом Свете. Но он был бессилен пальцем
пошевельнуть в их защиту, бессилен даже поднять голос; он вынужден был
принимать участие в этом дикарском веселье по поводу предстоящей резни,
вынужден был поднимать тост за то, чтобы все французы вообще и полковник де
Кулевэн в частности провалились в тартарары.
Утром, выйдя на палубу, капитан Блад увидел милях в десяти —
двенадцати по левому борту длинную береговую линию острова Доминика, а впереди
на горизонте неясно выступали из туманной дымки очертания серого массива, и он
догадался, что это гора, возвышающаяся в центре круглого острова Мари-Галанте.
Значит, ночью, миновав Доминику, они вышли из Карибского моря в Атлантический
океан.
Дон Жуан в отличном настроении — ночное бражничание,
по-видимому, нисколько его не утомило — присоединился к Бладу на корме и
сообщил ему всё то, что Блад уже знал сам, хотя, разумеется, и не подавал виду.
Часа два они продолжали держаться прежнего курса, идя прямо
по ветру с укороченными парусами. Милях в десяти от острова, который теперь уже
зелёной стеной вырастал из бирюзового моря, отрывистые слова команды и
пронзительные свистки боцмана привели в действие матросов. Над палубами
«Эстремадуры» натянули сети для падающих во время сражения обломков рангоута, с
пушек сняли чехлы, подтащили к ним ящики с ядрами и вёдра с водой.
Прислонясь к резным поручням на корме, капитан Блад с
интересом наблюдал, как мушкетёры в кирасах и шлемах выстраиваются на шкафуте,
а стоявший рядом с ним дон Жуан тем временем всё продолжал разъяснять ему
значение происходящего, не подозревая, что оно понятно его собеседнику лучше,
чем кому-либо другому.
Когда пробило восемь склянок, они спустились в каюту
обедать. Дон Жуан теперь, перед приближающимся сражением, был уже не столь
шумен. Лицо его слегка побледнело, движения тонких, изящных рук стали
беспокойны, в бархатистых глазах появился лихорадочный блеск. Он ел мало и
торопливо, много и жадно пил и ещё сидел за столом, когда нёсший вахту офицер,
плотный коренастый юноша по фамилии Верагуас, появился в каюте и сообщил, что
капитану пора принимать команду.
