Она умолкла. Слёзы струились по её щекам, полный муки взгляд
был прикован к лицу капитана Блада.
— Теперь вы знаете, что вы натворили: вы погубили меня,
разбили мою жизнь.
Взгляд капитана Блада смягчился, и голос его, когда он
заговорил, звучал уже менее сурово:
— Ваша жизнь не погублена, мадам, вам это только кажется. Вы
мечтали из ада попасть в рай, в действительности же вы только сменили бы один
ад на другой, ещё более страшный. Вы не знаете этого человека, не знаете
«благородного, преданного сердца» дона Жуана де ля Фуэнте. Его показной блеск
ослепил вас, и за этим блеском вы не разглядели гнили. А душа этого человека
прогнила насквозь, и, доверив ему свою судьбу, вы обрекли бы себя на позор и
бесчестье.
— Чью совесть хотите вы убаюкать — мою или вашу, клевеща на
человека, которого убили?
— Я не клевещу на него, мадам, о нет! Всё, что я говорю, не
требует доказательств. Разве вы не видели, что творилось в Бассетерре сегодня?
Вы же не могли не заметить, что кровь лилась там ручьями, что там убивали
беззащитных людей, издевались над женщинами…
Она перебила его неуверенно:
— Но это же… Война есть война…
Капитан Блад вскипел:
— При чём тут война! Не обманывайте себя. Взгляните правде в
глаза, даже если вы прочтёте там приговор вам обоим. Для чего нужен Испании
Мари-Галанте? И ведь, напав на город, испанцы даже не подумали удержать его в
своих руках. Это нападение было нужно только вашему возлюбленному, и только как
предлог. Он бросил свою оголтелую матросню на этот почти беззащитный остров,
лишь потому, что получил от вас письмо и шёл навстречу вашим желаниям. Все эти
мужчины, которые были убиты сегодня, все женщины, подвергшиеся
надругательствам, спокойно спали бы сейчас в своих постелях, если бы не вы и не
ваш жестокий возлюбленный. Только ради вас…
Женщина не дала ему договорить. Она слушала его, закрыв лицо
руками, и тихонько стонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Внезапно она
вскочила и поглядела на него с яростью.
— Замолчите! — закричала она исступлённо. — Я не желаю вас
слушать! Всё это ложь! Вы выворачиваете всё наизнанку, чтобы оправдать свой
мерзкий поступок!
Блад пристально смотрел на неё; лицо его было сумрачно и
сурово.
— Люди такого сорта, как вы, — с расстановкой произнёс он, —
всегда верят только тому, что для них выгодно. Мне кажется, что я не должен
сочувствовать вам. Я знаю, что не причинил вам никакого зла, и вполне
удовлетворён тем, что вам предстоит теперь искупить свои заблуждения. Вы сами
изберёте себе форму этого искупления. Хотите вы, чтобы я вас оставил здесь, в
обществе этих молодцов, или предпочтёте отправиться вместе со мной к вашему
супругу?
Она растерянно глядела на него; грудь её бурно вздымалась.
Она начала бессвязно молить его о чём-то, но он её прервал:
— Не мне решать вашу судьбу. Вы уготовили её себе сами. Я
лишь указываю вам два пути, а вы свободны сделать свой выбор.
— Но как… каким образом можете вы доставить меня в
Бассетерре? — спросила она вдруг.
Это он тут же объяснил ей и, не спрашивая более её согласия,
зная теперь, что оно последует, быстро принялся за дело. Собрав остатки еды в
салфетку, он взял небольшой бочонок пресной воды и бурдюк с вином, связал их
вместе верёвкой, которую разыскал у себя в каюте, и спустил на верёвке в
пинассу, подтянув её за буксирный канат к кормовому свесу судна.
Укоротив буксирный канат и захлестнув его за один из
пиллерсов, он предложил мадам де Кулевэн спуститься с его помощью по канату в
пинассу.
Мадам де Кулевэн пришла в ужас. Но он всё же заставил её
побороть страх и стать на край окна. Затем, соскользнув вниз, он повис, держась
за канат, она, повинуясь его приказу, вся трепеща, тоже уцепилась руками за
канат и стала ему на плечи, а потом, не отпуская каната, скользнула ниже, и он,
цепко обхватив её одной рукой, стал осторожно спускаться в пинассу.
С палуб доносились крики, шум и пение матросов, распевавших
хором какую-то разудалую испанскую песню.
Наконец нога капитана Блада нащупала планшир пинассы. Он
подтолкнул пинассу ногой ближе к корпусу корабля и спрыгнул на форлюк. Его
спутница висела, уцепившись за канат. Подтянув пинассу ещё ближе к кормовому
свесу, Блад осторожно помог мадам де Кулевэн спуститься в лодку. После этого он
одним ударом перерубил ножом буксирный канат, и корабль, шедший под свежим
ветром в крутой бейдевинд, начал быстро удаляться, сияя во мраке ярко
освещённым кормовым окном и тремя большими трюмовыми фонарями и оставив пинассу
тихонько покачиваться на его кильватерной волне.
Капитан Блад, немного отдышавшись, усадил мадам де Кулевэн
на кормовой люк, поднял парус, обрасопил его по ветру и, бросив взгляд на ярко
сверкавшие в тёмном тропическом небе звёзды, взял курс на Бассетерре, куда при
попутном ветре он рассчитывал попасть до восхода солнца.
Женщина, сидевшая на корме, тихонько всхлипывала. Час
искупления для неё уже настал.
Благодарность мосье Де Кулевэна
Тёплой тропической ночью пинасса, гонимая лёгким южным
бризом, стойко бороздила морскую гладь. Потом взошла луна, и море заискрилось
расплавленным серебром.
Капитан Блад сидел у румпеля. Рядом с ним на крышке люка
скорчилась женщина; она временами бормотала что-то бессвязное — то жалобно, то
гневно, — потом умолкала. О благодарности, которую капитан Блад, как ему
казалось, заслужил, не было и речи. Но, будучи человеком отзывчивым и
снисходительным, он не чувствовал себя уязвлённым. Положение мадам де Кулевэн,
что ни говори, было не из лёгких, и у неё, в конце концов, не было особенных
оснований испытывать благодарность к людям или к судьбе.
Её сумбурные, противоречивые чувства не удивляли капитана
Блада. Он понимал источник этой ненависти, которая звенела в её голосе, когда
из мрака до него доносились её упрёки, — ненависти, которой пылало её бледное
лицо в свете занимавшейся зари.
Теперь до острова оставалось не более двух миль. Уже
появилась на горизонте тёмная полоска леса, увенчанная единственной горной
вершиной. Слева от пинассы бороздил волны высокий корабль, держа путь к
открывавшейся впереди бухте, — английский корабль, как определил капитан Блад
по его оснастке и линиям корпуса. Заметив свёрнутый марсель, Блад решил, что
капитан корабля, по-видимому, новичок в здешних водах и потому осторожно
нащупывает свой путь. Это предположение укрепилось при виде матроса, который
стоял у фокаван путенсов правого борта и, перегнувшись через поручни, измерял
глубину лотом. Над золотящейся в утренних лучах водной гладью далеко
разносились его монотонно-певучие выкрики.
