Помощник Пайка — Тренем, молодой упрямый корнуэлец, с самого
начала протестовавший против решения Пайка присоединиться к Истерлингу,
понимал, к чему может привести такое расположение кораблей, и не нашёл для себя
зазорным предложить Пайку, воспользовавшись темнотой, поднять ночью якорь и,
пока с ними не стряслось беды похуже, бросить Истерлинга вместе с его
сокровищами. Но Пайк был столь же несговорчив, сколь храбр, и отверг этот
трусливый совет.
— Чёрт побери, да Истерлингу только того и надо! —
воскликнул он. Нет, мы заработали свою долю добычи и никуда без неё не уйдём.
Благоразумный Тренем покачал белокурой головой.
— Ну, это как Истерлинг рассудит. Он сейчас достаточно
силён, чтобы навязать нам свою волю, а уж злой воли у него и подавно хватит,
чтобы выкинуть любую подлость, или я полный дурак и ничего не смыслю.
Но Пайк поклялся, что он не побоится и двадцати таких, как
Истерлинг, и Тренем замолчал.
На следующее утро, получив сигнал с флагманского корабля,
Пайк всё с таким же решительным видом поднялся на борт «Авенджера».
В капитанской каюте, кроме Истерлинга, разряженного в пух и
прах, Пайка ждал ещё и Галлоуэй, одетый в широкие кожаные штаны и простую
рубашку — повседневный костюм пирата. Истерлинг, огромный, грузный, загорелый,
казался ещё сравнительно молодым; у него были красивые глаза, пышная чёрная
борода и белые зубы, ослепительно сверкавшие при каждом взрыве хохота. Галлоуэй
же, коренастый, приземистый, был до крайности похож на обезьяну: непомерно
длинные руки, короткие мускулистые ноги и морщинистое лицо с маленькими злыми
блестящими глазками под низким, изборождённым складками лбом — совсем как
обезьянья мордочка.
Оба капитана приняли Пайка с подчёркнутым дружелюбием, усадили
за свой неопрятный стол, налили ему рома и выпили за его здоровье, после чего
капитан Истерлинг перешёл к делу.
— Мы послали за тобой, капитан Пайк, потому как у нас теперь
один, как говорится, общий интерес — вот эти ценности. — Он указал на ящики, в
которых хранился клад. — Их надо поделить поскорее, без лишней проволочки, и
тогда каждый из нас может отправляться, куда кому надобно.
При столь многообещающем начале у Пайка отлегло от сердца.
— Вы что ж, думаете, значит, распустить флот? — равнодушным
тоном спросил он.
— На что он мне теперь, когда дело сделано? Мы с Роджером
решили покончить с пиратством. Думаем податься с этими денежками домой. Я не
прочь обзавестись фермой где-нибудь в Девоне. — Истерлинг удовлетворённо
ухмыльнулся.
Пайк усмехнулся тоже, но ничего не сказал. Он был вообще
небольшой охотник переливать из пустого в порожнее, о чём выразительно
свидетельствовало его худое суровое обветренное лицо.
Истерлинг откашлялся и заговорил снова:
— Так вот, мы с Роджером порешили, что, по справедливости,
следует внести кое-какие изменения в наш договор. У нас ведь было положено, что
я беру себе одну пятую, а потом всё остальное делится поровну на три части
между тремя командами наших кораблей.
— Да, так было положено, и, по мне, это правильно и
справедливо, сказал Пайк.
— А вот мы, Роджер и я, хорошенько обдумали всё и теперь
другого мнения.
Пайк открыл было рот, чтобы возразить, но Истерлинг его
перебил:
— Мы с Роджером никак не согласны, что ты получишь одну
треть на своих тридцать ребят, а мы тоже получим по одной трети, когда у
каждого из нас по сто пятьдесят человек команды.
Капитан Пайк вскипел:
— Так вот, значит, зачем ты всё старался подставлять головы
моих ребят под испанские пули! Тебе надо было, чтобы их всех поубивали! А
теперь, ясное дело, у нас осталось меньше четверти всей команды!
Чёрные брови Истерлинга сошлись на переносице, глаза злобно
сверкнули.
— Что такое ты тут мелешь, капитан Пайк? Какого дьявола,
будь любезен объясниться.
— Это клевета, — холодно произнёс Галлоуэй. — Грязная
клевета.
— Никакая не клевета, а чистая правда, — сказал Пайк.
— Чистая правда, вот оно что?
Истерлинг улыбался, и тощий, жилистый решительный Пайк
почуял недоброе. Блестящие обезьяньи глазки Галлоуэя приглядывались к нему с
какой-то странной усмешкой. Казалось, в самом воздухе этой душной, неопрятной
каюты нависла угроза. Перед мысленным взором Пайка промелькнули картины
жестокости и зверств — бессмысленной жестокости и зверств, свидетелем которых
он был не раз за время своего плавания с Истерлингом. Ему припомнились слова
капитана Блада, предостерегавшего его от содружества с этим низким, коварным
человеком. Если прежде у него ещё не было полной уверенности в том, что
Истерлинг сознательно подставлял под удары его матросов, то теперь он уже
больше в этом не сомневался.
Пайк чувствовал себя как лунатик, который, внезапно
пробудясь, видит, что только один шаг отделяет его от пропасти. Чувство
самосохранения заставило его сбавить тон — ведь иначе пуля может уложить его на
месте, он это понимал. Откинув с покрывшегося испариной лба взмокшие волосы, он
заставил себя ответить спокойно:
— Я хочу сказать одно: если мы потеряли много людей, то для
общего же дела. Оставшиеся в живых скажут, что будет не по чести менять теперь
условия дележа…
Пайк привёл и другие доводы. Он напомнил Истерлингу
существующий в «береговом братстве» обычай, согласно которому каждые двое его
членов по обоюдному согласию являются как бы компаньонами и наследниками друг
друга. Уже по одному этому многие из его команды, потерявшие своих компаньонов,
будут считать себя обманутыми, если изменятся условия дележа и они лишатся причитающейся
им доли наследства.
Истерлинг слушал его, погано осклабившись, потом нахмурился.
— А что мне за дело до твоей паршивой команды? Я — ваш
адмирал, и моё слово — закон.
— Вот это верно, — сказал Пайк. — И словом твоим скреплён
договор, который мы с тобой подписали.
— К дьяволу договор! — зарычал капитан Истерлинг.
Он вскочил — огромный, как башня, почти касаясь головой
потолка каюты, угрожающе шагнул к Пайку и произнёс с расстановкой:
— Я уже сказал: после того как мы подписали этот договор,
обстоятельства изменились. Моё решение поважней всяких договоров, а я говорю:
«Велиэнт» может получить десятую долю добычи, и всё. И советую тебе
соглашаться, пока не поздно, а то знаешь, как говорится: никогда не зарься на
то, что тебе не по зубам.
Пайк смотрел на него, тяжело дыша. Он побледнел от
бешенства, но благоразумие всё же взяло верх.
